Генералиссимус Суворов

На Росштоке оказалось снегу больше, нежели на Сен-Готарде. Тут, на высоте, лежал рыхлый снег. Внизу ноги вязли в глине, а здесь - в снегу.

Сильнее пробирал холодный ветер. Коченели руки, застывали ноги. Зуб не попадал на зуб.

Тучи теперь ходили где-то под ногами. Слышался рокот грома. Эхо зловеще катило его по ущельям. Голубоватые вспышки молний сверкали внизу.

– Свят, свят, свят! - крестились солдаты.

– Ишь, как мы - выше облака ходячего идем!

1-е капральство 1-й роты апшеронцев только взобралось на небольшую площадку. Остановились на минутку перевести дух, тем более что впереди на тропинке легла и не хотела подыматься лошадь, везшая горную пушку. Внизу слева блестела полоса Люцернского озера. Солдаты стояли, посиневшие от холода, в мокрых мундирах. Повесили носы, ругались:

– Нелегкая занесла!

– Куда ворон костей не заносил!

– Старик наш выжил из ума. Бог весть куда завел!

– Тише, ребята! - замахал майор Лосев: он увидал, что к ним снизу незаметно подошел сам фельдмаршал.

Суворов все время был на виду у солдат: он или ехал верхом, или шел, как все, пешком.

Впереди него, ощупывая альпенштоком дорогу, предупреждая каждый шаг Суворова, шел коренастый старик Антонио Гамма. Сзади за Суворовым, готовый в любую минуту поддержать барина, помочь ему, шел ловкий казак Ванюшка. За Ванюшкой - Аркадий Суворов и двое рыхлых, разбитых в походе, охающих и стонущих: статский советник Фукс и главный камердинер Прошка.

Суворов слышал, что о нем говорили его витязи. Он и сам видел, куда завел их. Ему самому было трудно, тяжело, но показать виду - нельзя.

Он улыбнулся и весело сказал, обращаясь к Лосеву:

– Помилуй бог, как они меня хвалят!

И, взглянув на осунувшиеся, усталые лица своих чудо-богатырей, Суворов вдруг затянул любимую песенку:

Что девушке сделалось,

Что красной доспелось?…

Он так задорно, ухарски спел это, что все, даже угрюмый, вечно насупленный Воронов, расхохотались.

– Не слушайте, батюшка, это молодежь. Неженки…

– Нет, ваше сиятельство, это старики раскудахтались…

– Ничего, ребятушки, так меня и в Туретчине бывало похваливали.

– Дойдем!

– Одолеем!

– Я ж говорил: русский солдат пройдет и там, где не пройдет олень!

К ночи все окончательно выбились из сил. Где кто стоял, там и повалились, - прилегли, присели. Устраивались как могли на отдых, на ночь.

Одежда была мокрехонька, обсушиться нечем, топлива нет. В одних мундирах, без зимнего, прикрыться нечем на холодном, пронизывающем ветру.

Сидели, лежали. Дрожали от стужи. У кого остались сухари, грызли. Шарили по карманам, собирали остатки табачку, курили.

Даже кому посчастливилось, кто нашел местечко поукромнее-притулился в какой-либо щели и мог бы подремать, не имел возможности отдохнуть: леденящий ветер пробирал насквозь. Человек просыпался ежесекундно, а дрема, усталость опять валили с ног. Не сон, а мученье.

1-й роте апшеронцев повезло: она разместилась на довольно большой площадке.

Зыбин с несколькими молодыми солдатами увидал в стороне полуразрушенную пастушью избушку. Как ни тяжело было лезть еще куда-то, а все-таки полезли. Разломали избушку, приволокли дровец.

Солдаты и офицеры жались к костру. Сушились, чинили обувь. За сегодняшний день она пришла в полную негодность: на острых камнях изрезалась, в вязкой, разжижевшей глине, в горных речках и рыхлом снеге располоскалась. У многих на ногах остались только штиблеты. Так получилось у майора Лосева. К ночи подошвы у сапог отстали. Лосев шел босиком. Потом догадался: обкорнал ножом полы своего мундира и этими суконками обернул ноги. Когда стали на отдых, унтер-офицер Воронов сказал:

– Дайте, ваше высокоблагородие, я вам сапоги кожей подобью.

– Откуда у тебя кожа? - удивился майор.

– Убил француза, снял ранец, вот и кожа.

И теперь Лосев сидел на барабане, протянув к огню босые расцарапанные ноги.

Башилов, сидевший у костра по-турецки, поджав ноги, огорченно сказал:

– Эх, подметки изорвались совсем, а починить нечем…

– На том свете тебя и без подметок признают, - пошутил никогда не унывавший Зыбин.

Многие пекли лепешки из муки, полученной в Альторфе. Кое у кого завалялась в мешке картофелина, пекли ее. В водоносных флягах кипятили воду, размачивали в ней сухари.

Огнев пек лепешку.

– Спереть ружья! Осмотреть патроны! Ввернуть новые кремни! - раздался знакомый зычный голос.

И в свете костра показался сам Михаило Андреич Милорадович.

–А у вас знатно, первая рота! Молодцы!-похвалил он, подходя к костру. - Что вы тут жарите?

– Лепешки, ваше сиятельство. Вот извольте отведать, - протянул ему Огнев. Милорадович охотно взял лепешку. Съел.

– Да это вкуснее пирога!

– Извольте еще!

– Нет, благодарствую! Ешь сам! Значит, наши все? Впереди никого?

– Впереди егеря, - ответил Лосев. - А как вы устроились, ваше сиятельство? Дрова есть?

– Я со вторым батальоном. Нас тоже бог миловал - пещеру нашли. И хворост есть. Отдыхайте, ребята!

И генерал Милорадович ушел назад.

Через несколько минут снизу, из кромешной тьмы, раздался голос:

– Котора рота?

– Первая.

– Ундер-офицер Огнев где?

– Я тут!

К костру подошел денщик Милорадовича Степан.