Генералиссимус Суворов

«Так поступают все…» — фраза, которую женщины зачастую кладут в основу своей своеобразной морали.

В устах же любимого и любящего человека она была почти закон.

Сигизмунд Нарцисович, после первой беседы с княжной Варварой Ивановной с глазу на глаз, старался всеми силами повторять такие свидания. Это ему тем более удавалось, что Эрнестина Ивановна Лагранж стала сильно прихварывать и иногда по несколько дней не вставала с постели или не выходила из своей комнаты.

При первом же представившемся случае к подобной беседе он снова завел разговор о смерти князя Баратова. Этим он хотел, с одной стороны, совершенно очистить себя от подозрений, а с другой, как мы увидим далее, имел и иную личную цель.

— Я в одном виноват перед памятью князя! — со вздохом сказал он.

— В чем же? — удивленно спросила княжна, опустив на колени работу, с которой сидела в той же гостиной, в том же кресле как тогда, при первом разговоре.

— Меня совсем не огорчила его смерть… Совсем… Даже напротив.

Он сделал вид, что смутился, и замолчал.

— Напротив? — повторила княжна. — Почему?

Он ответил не сразу. Княжна тревожно смотрела на него. Наконец он начал:

— Нехорошо устроен свет… Счастье одного всегда несчастье другого. Человек возвышается непременно по спинам своих ближних… Если вы видите горе одного, то оно почти всегда составляет радость другого и наоборот… Это тяжело, это прямо страшно возмутительно, но, увы, этого не переделаешь…

— Я вас не понимаю, но при чем же тут князь… и вы…

— Не понимаете? — загадочно спросил Кржижановский.

— Разве то, что он жил счастливый, довольный… делало вас несчастным, недовольным?..

— Нет…

— Так что же вас побуждает не жалеть его?..

— Он должен был жениться на вас, княжна… — после некоторой паузы как бы с трудом произнес он.

— Что же из этого? — начала, было княжна, но вдруг оборвала фразу и вся вспыхнула.

Она поняла.

— Не видеть вас, хотя издали, не жить под одной кровлей с вами, не дышать тем воздухом, которым дышите вы… Это, простите, княжна, для меня невозможно… Лучше смерть…

Он взглянул на княжну, желая проверить действие своих слов. Она сидела, опустив низко голову, бледная как полотно.

— Княжна, ваше сиятельство, простите, я оскорбил вас… Я не скажу более ни слова… Прогоните меня отсюда, даже из дома… О, я несчастный, я оскорбил вас…

Сигизмунд Нарцисович встал и схватился руками за голову. Княжна Варвара Ивановна быстро подняла голову.

— Успокойтесь… Вы ничем не оскорбили меня… но это так неожиданно… так…

Княжна не договорила. Кржижановский несколько раз прошелся по гостиной.

— Как вы добры, княжна! Вы ангел… Вас не обидело, что я, бездомный, ничтожный человек, осмелился поднять полные любви взоры на вас, от которой меня отделяет целая пропасть… О, как мне благодарить вас, княжна.

Она подошла к нему и протянула свои руки. Сигизмунд Нарцисович наклонился и стал покрывать их горячими поцелуями. Она не отнимала их несколько минут, затем тихо высвободила, прошептав:

— Довольно, могут войти…

Этим было сказано все. Они ограничились этим своеобразным объяснением в любви. Он понял, что она любит его и что признание взволновало ее, как давно ожидаемая неожиданность. Она вся трепетала от охватившего ее сладкого чувства сознаний себя любимой любимым человеком.

Их второй роковой для княжны tete-a-tete был прерван вбежавшим учеником Кржижановского.

По тем немым, но красноречивым взглядам, которыми они незаметно для других, стали обмениваться друг с другом, было видно, что они совершенно поняли друг друга и что княжна бесповоротно нравственно принадлежала Сигизмунду Нарцисовичу. В последующие свидания они даже незаметно перешли на «ты».

— Папа так ценит тебя, так любит… Он согласится, он не пойдет наперекор нашему счастью… — заговорила княжна первая о браке.

— Это невозможно… — вздохнул Кржижановский.

— Что невозможно? Я так хочу! Я настою на этом… Если же он не согласится, так обойдемся и без его согласия. Я совершеннолетняя. У меня есть состояние моей матери… — продолжала, волнуясь, княжна Варвара.

— Это невозможно…

— То есть что же невозможно? Я не понимаю, — уставилась она на Сигизмунда Нарцисовича.

— В мужья я тебе не гожусь!.. Мы не пара…

— Почему?

— А потому, что всякий бриллиант требует достойной оправы, а я дать тебе такой оправы не могу… Ты должна выйти за богатого, за знатного человека.

— А ты?..

— Я, я буду любить тебя!..

— Но как же ты говорил, что почти радовался, что князь Владимир умер? Ведь теперь будет другой…

— Князь не был из таких людей, которые бы приобретали жену для света. Он хотел тебя для себя. Тебе, наконец, князь нравился, ведь нравился?

— Да, немного… — тоном виноватой пролепетала княжна. — Да, я ведь тогда не знала, что ты любишь меня, — сочла она долгом добавить, как бы в свое оправдание.

— Вот, видишь ли… Если же жених нравится, любовь к мужу приходит… Ты должна выйти за того, кто тебе не нравится. Этот брак будет для света. Ты будешь свободна и будешь моей!

— Это ужасно! — воскликнула княжна.

— Что ужасно? — удивленно посмотрел на нее Сигизмунд Нарцисович.

— Что ты говоришь!