Генеральная репетиция

Вольф (улыбнулся). Вот и хорошо! Тебе и не нужно этого понимать! (Вздохнул.) Да-а, а небо там действительно очень синее. И песок очень желтый. И по вечерам все плачут и молятся. А я, видишь ли, привык, чтобы в тот час, перед сном, когда я кончил работать, вымыл руки и сел у окна, я привык слышать, как женщина зовет своего Сереньку, а мальчишки играют в казаки-разбойники, а где-нибудь идут девушки и поют песню... И я знаю слова этой песни... И вот тогда я снова взял в руки свой чемодан.

Бьют часы.

Давид. Половина десятого.

Вольф. Ладно. Я пойду. Скажешь папе, что я у Гуревичей.

Давид. Да.

Вольф. Будь умником, Давид.

Давид. Да.

Вольф встал, пошел к двери, неожиданно обернулся. Говорит медленно, с растерянной и странной улыбкой.

Вольф. Самое нелепое... Вот - я вернулся домой... Прошло какихнибудь полтора часа и мне уже начинает казаться, что, может быть, я снова ошибся, а?! Может быть, я был совсем не в том Иерусалиме и видел совсем не ту Стену Плача?! (Помедлил, махнул рукой.) Ну, да впрочем, этого ты уж и вовсе не поймешь! Спокойной ночи, Давид!..

Вольф уходит. Тишина. Давид отломил ломоть черного хлеба, густо посыпал солью. Уселся на стол, жует. В окне появляются две головы, темная и светлая, две смеющихся рожицы. Это ТАНЬКА (актриса Л. Толмачева) и ХАНА (актриса А. Голубева).

Танька. Маугли, братец! Доброй охоты! Мы одной крови - ты и я! Хана. Додик! Молчание.

Танька. Месяц скрылся за тучи... Доброй охоты, братец! Мы одной крови ты и я!

Давид (грубо). Чего надо? Танька. Играть выйдешь?

Давид. Нет.

Танька. Почему?

Давид. Потому что... Одним словом - это мое дело - почему!

Танька. Что ешь?

Давид. Хлеб.

Танька. С чем? С вареньем?

Давид. Нет. Просто хлеб с солью.

Танька. Тю ! А у нас сегодня мать пироги с капустой пекла... Я вот такущих четыре куска съела !

Давид. А я не люблю пирогов с капустой.

Танька (иронически). Черный хлеб вкуснее?

Давид. Вкуснее.

Танька. Все ты нарочно говоришь... Ты пойдешь с нами в Маугли играть?

Давид. Нет, не пойду.

Танька. А в Буденного?

Давид. И в Буденного не пойду.

Танька (наконец обиделась). Ну и не надо, подумаешь! Упрашивать его еще... Мы лучше Вовку Павлова позовем - он и рычать умеет, и не задается, как некоторые, и все...

Давид. Вот и валяй. Вот и зови Вовку Павлова.

Танька. И позову.

Давид. Зови, зови.

Танька (чуть не плача). И позову!

Танька исчезает. Давид (соскочил со стола). Танька! Хана. Она убежала уже.

Давид (после паузы). Ну и пусть.

Хана. А я к тебе прощаться пришла. Мы ведь завтра рано уедем - ты еще спать будешь.

Давид. Вы сорок третьим, почтовым?

Хана. Да.

Давид. Плохой поезд... Что ж, до свидания, Хана!

Хана (протянула нараспев). До-сви-да-ния!.. Ты так говоришь, будто мы через неделю снова встретимся! А мы, может, и не встретимся никогда больше.

Давид. Встретимся. Думаешь, я тут торчать буду?! Я тоже в Москву приеду. Учиться, в Консерваторию. Кончу школу и приеду.

Хана. Правда? (Задумчиво улыбнулась.) Ты приедешь, а я тебя встречу... Ты мне письмо пришли, ладно? И я тебя встречу... Запиши мой адрес.

Давид. Говори, я запомню.

Хана (торжественно). Москва. Матросская тишина. Дом десять, квартира пять. Гуревичу для Ханы... Повтори!

Давид. Москва, Матросская тишина... Погоди, а что это такое Матросская тишина?

Хана. Не знаю. Улица, наверное.

Давид (медленно повторил, с интересом прислушиваясь к странному звучанию слов). Матросская тишина!.. Здорово!.. Ведь вот, не назовут у нас так... Только это, конечно, не улица. Это гавань, понимаешь? Кладбище кораблей. Там стоят всякие шхуны, парусники...

Хана. В Москве же нет моря...

Давид (увлеченно). Ну, залив, наверное, какой-нибудь есть... Или река... Это все равно, чудачка! И там, понимаешь, стоят всякие шхуны, парусники, а на берегу, в маленьких домиках, живут старые моряки... Такие моряки, которые уже не плавают, а только вспоминают и рассказывают...

Слышен голос старухи Гуревич:

- Хана-а-а !

Хана. Мне пора. Мама зовет... Давид, а ты скоро приедешь?

Давид. Не знаю.

Хана (робко). Слушай, ты подари мне что-нибудь на память, ладно?

Давид. У меня нет ничего! (Подумав.) Вот, возьми, что ли!

Давид протягивает Хане в окно листок бумаги. Хана смотрит, хмурится, затем решительным жестом возвращает листок обратно.

Хана. Не надо мне!

Давид. Ты что?

Хана (взволнованно). Танька не уезжает, а ты ей целых три открытки подарил... А я уезжаю, так ты мне какую-то картинку вырезанную даешь.

Давид. Зато на ней корабль нарисован. Я сам эту картину над столом повесить хотел.

Голос старухи Гуревич:

- Хана-а-а. Хана. Бегу-у! До свидания!

Давид. До свидания. Хана.

Хана. Адрес не позабудь.

Давид. Да, да.

Хана. Пиши непременно.

Давид. Ладно.

Хана. До свидания, Давид!

Давид. До свидания. Хана!

Хана убегает. Давид один. Он садится в кресло, вытирает рот платком. Тикают часы. Прогрохотал поезд. Стало совсем темно. Где-то далеко, на соседнем дворе наверное, захрипела шарманка:

По разным странам я бродил

И мой сурок со мною,

И весел я, и счастлив был,

И мой сурок со мною!

И мой всегда, и мой везде...