Генеральная репетиция

Возле койки Давида, на низком табурете, положив на колени длинные усталые руки с пожелтевшими от йода пальцами, в белом халате и затейливой белой косынке медицинской сестры, сидит Людмила Шутова, молча и тревожно поглядывает на Давида.

Олег Ефремов неторопливо ушел за кулисы.

Началось третье действие

Давид (с закрытыми глазами, ровным тусклым голосом). Пить… Пить дайте… Пить…

Людмила. Ну, нельзя же тебе пить… Нельзя, милый! Ну, хочешь — я смочу тебе губы… Хочешь, Давид?

Давид. Пить… Пить дайте… Пить…

На верхней койке, над головою Давида, заворочался старшина ОДИНЦОВ — скуластый, с рыжеватой щетиной на небритых щеках, с веселыми от жара, возбужденно блестящими, очень синими глазами.

Одинцов (глядя в окно, хрипло, останавливаясь после каждого произнесенного слова). Сестрица!.. Ты не знаешь — проехали мы Куреж?

Людмила. Час назад.

Одинцов. Вон что!.. То-то я гляжу — места, вроде, знакомые! Скоро, значит, и Сосновка.

Давид. Пить… Пить дайте… Пить…

Одинцов. Переедем сперва мост через реку. Потом лесок будет. А за леском, перегон еще — и Сосновка… Водокачка, склады дорожные, садочек при станции… А в садочке том — рынок. Родина моя, между прочим!

Людмила. Много говоришь, Одинцов.

Одинцов (не то засмеялся, не то закашлялся). Как поезд подойдет, так бабы, девчонки, огольцы — прямо в окна полезут… Кто с чем! Кто, понимаешь, с яблоками, кто с яичками калеными, кто с варенцом…

Чей-то голос в темноте, коверкая слова, мечтательно проговорил:

— А у нас в Келау шашлык продают!.. Шампур в окно подадут — ешь!

Напротив Одинцова — на верхней койке, через проход, — поднимает голову «сын полка» ЖЕНЬКА Жаворонков — мальчишка лет семнадцати с красивым наглым лицом, с прищуренными глазами и темной родинкой над припухлой губой.

Женька (с развязностью любимца публики). Душа любезный, шашлычка захотел!.. Эй, кацо, не горюй: тебе завтра ногу рубанут — вот мы шашлычок из нее и сготовим!..

По вагону прокатывается смешок:

— Ай, Женька!

— Женька скажет!..

Одинцов (быстро и тихо). Сколько я этих населенных пунктов в сорок первом оставил, сколько я их обратно отвоевал — сосчитать даже немыслимо!.. Немыслимо сосчитать!.. А Сосновки моей не увижу!

Людмила. Это почему же?

Одинцов (спокойно). Не дожить мне, сестрица. Никак не дожить.

Людмила (сердитым шепотом). Ну, что ты, Одинцов, глупости болтаешь?!

Людмила поспешно встала, взяла руку Одинцова, сосчитала пульс.

Одинцов. Тяжко.

Людмила. Говоришь много — оттого и тяжко. У тебя легкое осколком задето, тебе молчать надо… Неужели не ясно?! (Позвала.) Ариша!

Из темноты, бесшумно ступая в мягких войлочных тапках, появляется САНИТАРКА — маленькая, круглолицая, в белой косынке, надвинутой на самые брови.

Санитарка. Да, Людмила Васильевна?

Людмила. Кислородную подушку.

Санитарка исчезает и тут же появляется снова с тугой кислородной подушкой в руках.

Санитарка. Вот, Людмила Васильевна.

Людмила (кивнув). Я сделаю укол, а ты сбегай — разыщи доктора Смородина.

Санитарка. Сюда попросить? Хорошо, Людмила Васильевна!

Санитарка убегает. Людмила приставила раструб подушки к губам Одинцова, отвернула кран. Тонко зашипел кислород.

Одинцов. Не надо.

Людмила. Молчи, пожалуйста.

Людмила достала из стерилизатора шприц, разбила ампулу, наполнила шприц маслянистой жидкостью, сделала Одинцову укол.