Генеральша и её куклы

Прекратив вынужденное наблюдение, Лана как женщина рассудительная попыталась разобраться и навести порядок в собственных мыслях и чувствах и с удивлением обнаружила, что к совершенно естественному негодованию примешалось… примешалось… что же это, Господи, неужели… Ну, да, так и есть, маленькое такое, но довольно ощутимое торжество. Ах, как нехорошо, как стыдно, ведь Мила – это же родная сестра! Да, но Лана всегда немного сомневалась в идеальности их брака с Толиком, ей всегда казалось, что Мила преувеличивает, рассказывая, какая у них неземная любовь и все такое, а то, что она видела своими глазами, всегда казалось ей чуть–чуть нарочитым, напоказ. Сама Лана пребывала в убеждении, что все мужчины время от времени делают э т о, более того, с возрастом она стала думать, что это не только неизбежно, но и по–своему необходимо, так как чувства, а вслед за ними и физические возможности имеют свойство угасать, и надо же их как‑то взбадривать. Своего Виталика она давно уже перестала ревновать, выслеживать и доставать вопросами типа «где ты был» и «почему так поздно», у него своя жизнь, у неё – своя. Но Толик!.. Этот якобы не такой, как все, исключительно верный и преданный муж! Вот это да! Вот это номер, так номер! Лана даже притормозила, пересекая ту улицу, в которую свернула «Тайота», и проводила её взглядом, словно хотела увидеть, как уплывает, растворяется в дымке осеннего вечера миф об «идеальном Толике».

И как ни совестно было Лане, она ощущала теперь явное облегчение, будто ещё одна неправильность и несправедливость жизни только что, прямо на её глазах была исправлена. И всё встало, наконец, на свои законные места. Место Толика оказалось, как и положено, в ряду других, самых обыкновенных мужчин. Разобравшись с этим предательским по отношению к сестре чувством, она отодвинула его подальше в сторону и попыталась придать своим дальнейшим размышлениям иную направленность.

Теперь она думала о сестре. Должна ли она рассказать ей про Толика или лучше пока воздержаться? Если рассказать, с Милой наверняка случится истерика. Во–первых, она не поверит, рассердится на Лану, ещё, чего доброго, обвинит в том, что она наговаривает на её «идеального», а если и поверит, то как же ей будет неудобно, стыдно перед ней. И самое главное: а что, если у Толика это не просто так, а серьёзно? У Ланы не выходила из головы его счастливая, какая‑то даже идиотская улыбка там, в машине, она никогда его таким не видела, значит… И вот если это, не дай Бог, серьёзное что‑то, а Мила, узнав от неё, что у него кто‑то есть, начнёт разбираться, выяснять, не подтолкнёт ли его вся эта катавасия к решительному шагу? Возьмёт и скажет: да, Милочка, я полюбил другую женщину и ухожу от тебя к ней. Так‑то он боится, скрывает, и, может, постепенно все у него и пройдёт, а вот если вскроется, может и до развода дойти, и кто тогда будет виноват во всём? Она, Лана. Зачем выдала, зачем не промолчала? Враги на всю оставшуюся жизнь. А ведь и Толик ей не чужой, и его по–своему жалко.

Промелькнувшая вдруг мысль о Толике показалась ей важной. Да, вот именно, его тоже жалко! Уж она‑то знает, что сестра её Мила – не подарок, ещё какой не подарок! По большому счету вообще непонятно, как Толик столько лет с ней прожил, и все – «Милочка, Милочка». Что ж, рано или поздно, это должно было случиться, и не потому, что она на четыре года старше (хотя и поэтому тоже), а потому, что на самом деле они совершенно, совершенно разные. Милка – властная, любит командовать, любит, чтобы всё было по её, как она скажет. А Толик… он тряпка, слабак, подкаблучник, он её просто боится, и вот этот‑то страх выдаётся за любовь. Так не пора ли прекратить комедию?

Фу, какая я злая, с чего это я так, — одёрнула сама себя Лана и решила пока ничего не предпринимать, а посоветоваться сначала с Мирусей. Рассказывать об увиденном по телефону она не станет, это никаких денег не хватит, а потерпит до намеченной уже поездки в Москву.

Но ещё до отъезда она нарочно навестила семейство на пороховой бочке, чтобы разведать обстановку. Посидели, попили чайку, у Милы, как всегда, — пирожки и вообще наготовлено всего полно. Лана глаз не спускала с Толика, рассчитывая увидеть в нём какую‑то перемену, но тот – хоть бы что, по–прежнему: «Милочка, Милочка…» и тому подобные нежности, а сам уплетает за обе щеки. И Мила тоже: «Толичка, Толюня…», аж противно. Так и хотелось сказать прямо при нём: «Ты спроси, кого он на машине катает?», но – сдержалась, промолчала.

В Москве, в первый же вечер, было рассказано старшей сестре про Толика и добавлено красок про девицу, которую Лана на самом деле разглядела плохо, но которая, безусловно, моложе и уже в силу этого симпатичнее, чем Мила, и вот в этом‑то и состоит главная опасность.

Руся выслушала спокойно и сказала, убив наповал:

— Я все это знаю.

— Откуда?!

Оказалось, от самой Милы.

— Как! И она знает?!