Генеральская дочь

Рисование отпало сразу: отец заявил, что это все каменный век, а в наше время, чем тратиться на учителей, проще купить ребенку фотоаппарат. Найти профессионала, способного давать мальчику уроки иностранного языка, в окрестностях Годунова было сложно. Оставалась музыка, а музыкой, считала мама, человек со слухом может заниматься сам. Был куплен «Самоучитель игры на фортепьяно» и коннертмейстерша Годуновского санатория за небольшую мзду согласилась «помочь ему разобраться». Благодарение Богу, она оказалась доброй и достаточно безответственной, чтоб не настаивать на гаммах. Ребенка, говорила она, надо сперва увлечь, а техника — дело десятое. Он и правда увлекся. Мягкий голос старого пианино с профилем Моцарта на резной панели и медными подсвечниками (нечаянно вывезенного бабушкой из Берлина) наполнил дом. Он оказался толковым учеником, быстро выучил простые пьески, с которых начинают свой путь музыканты всего мира, и ему стало скучно. Тогда он выпросил у своей нестрогой учительницы «взрослые» (так он их про себя называл) ноты и попытался самостоятельно разбирать сложные вещи.

Здесь подстерегали его первые трудности: во «взрослых» нотах встречались незнакомые значки, мешавшие самостоятельно добраться до нужной мелодии. Он нервничал, сердился на самого себя и в дни, на которые приходились уроки музыки и можно было, наконец, получить ответ на мучившие его вопросы, еле досиживал до конца занятий в школе, был рассеян и отвечал учителям невпопад.

Неожиданно он открыл, что музыка ничуть не хуже одиноких прогулок, и теперь, вместо того, чтобы бродить по лесу, садился на лаковый вертящийся стул, раскрывал ветхие от времени ноты, и гармония звуков, рождавшихся в недрах послушного инструмента, трогала его до слез.

К одиннадцати годам бабушка (потихоньку от мамы) устроила его через знакомую музыкантшу на прослушивание в городскую школу для одаренных детей. Здесь отметили несомненное дарование, но рекомендовали «подучить теорию, еще годок поработать над техникой, а уж в следующем году, если сдаст экзамен…».

Мама сразу сказала, что теорию изучать опять же можно самостоятельно: были бы книги. А только для того, чтоб отрабатывать технику, переезжать к родителям, менять школу и брать частного учителя музыки вовсе не обязательно.

«Тем более, — добавила она, — на даче он своими гаммами никому не мешает, а в общей квартире — неизвестно еще, что соседи скажут».

Так он оказался в музыкальной школе соседнего села Хазарово, где поразил учителей, не находивших особых дарований среди отпрысков потомственных алкоголиков. И конечно же, среди них нашелся радостный энтузиаст, который всерьез взялся отрабатывать с ним технику и разучивать сложные вещи.

Весною он блестяще сыграл экзамен и был принят в городскую музыкальную школу «для обучения по классу рояля» — так было написано в справке.

Вожделенный переезд в город стал, таким образом, делом решенным, и тут он затосковал. Уединившись в пронизанных солнечными лучами прохладных покоях Замка Зеленого Льва, он навсегда прощался с привычным миром, раздумывая о том, что в новой, ожидающей его жизни не будет ни тишины, ни простора, ни одиноких прогулок по волшебному зимнему лесу, ни треска дров в печах.

Он забирался на нижние ветви ивы и пытался разглядеть в подаренный дедом бинокль наступающие на Замок вражеские армии, но все было тихо. Лишь старик выползал, держась за стену, на веранду и, трудно, со свистом дыша, ждал, пока женщина в белом халате вынесет для него покойное плетеное кресло.

«Почему я так страшно его боялся? Он был почти прозрачен и младенчески слаб, изнуренный тяжкой, неизлечимой болезнью. Он выходил утром на террасу, держась за стену, на подгибающихся ногах, и улыбался солнцу. Реденькие светлые волосы прозрачной прядью падали на лоб. Может быть, все дело в глазах? Глаза у него были живые, пронзительно-синие. В них-то слабости не было…»

Как раз тем летом деду стукнуло шестьдесят. Целую неделю накануне торжества родители прожили с ними, старенький отцовский «опель» курсировал между Годуновом и городскими магазинами, доставляя горы снеди, необходимой для «пира на весь мир», как он простодушно называл про себя дедов юбилей. Пир и правда предстоял грандиозный, была приглашена целая толпа гостей: близких и дальних родственников, друзей, знакомых.

В общей суматохе ему нигде не находилось места. Мама была рядом, но вовсе не обращала на него внимания, занятая приготовлением огромного торта «Наполеон Бонапарт». Она не защищала мальчика, когда бабушка и приходящая кухарка Вера выпроваживали его из кухни, и он бесцельно слонялся по дому, строгал какие-то палочки в саду и чувствовал себя несчастным, заброшенным и одиноким.