Генеральская правда. 1941-1945

Судя по всему, эти страстные доводы не убедили Верховного Главнокомандующего. Не забыл он и предложение военной контрразведки арестовать маршала еще в июле, по выходе из немецкого окружения. В итоге 6 февраля 1942 г. постановлением Государственного Комитета Обороны маршал был передан в руки Специального присутствия Верховного суда СССР (в его состав были назначены армвоенюрист В.В. Ульрих — председатель, генерал-полковник П.А. Артемьев, армейский комиссар 1-го ранга Е.А. Щаденко). В вину Кулику вменялось то, что он «в нарушение приказа Ставки и своего воинского долга санкционировал сдачу Керчи противнику и своим паникерским поведением в Керчи только усилил пораженческие настроения и деморализацию в среде командования крымских войск».

Кулик, как мог, отбивался от обвинений, ссылаясь на исключительную тяжесть обстановки. Забегая вперед, скажем, что в 1957 г., проведя необходимую проверку, Генеральный штаб и Главная военная прокуратура пришли к заключению, что к 11—15 ноября 1941 г. силы противника на этом фронте количественно превосходили наши войска в несколько раз и в сложившихся условиях командование войсками керченского направления, как и Кулик «с наличными и притом ослабленными силами и средствами удержать город Керчь и изменить ход боевых действий в нашу пользу не могли».

Но в 1942 г. Специальное присутствие рассуждало по-иному. Пораженческим было расценено поведение Григория Ивановича и при сдаче немцам без санкции Ставки еще одного города — Ростова-на-Дону, что только усиливало вину.

В его новом письме Сталину от 8 февраля 1942 г. уже нет следов ни сознания исполненного долга, ни бахвальства в стиле самоуверенного крестьянского парня. Кулик почти раздавлен: он льстит вождю и кается, кается, кается...

«Т. Сталин!..

Считаю себя виновным в том, что я нарушил приказ Ставки и без Вашего разрешения сдал город Керчь противнику.

Я считаю, что моя вина в тысячу раз усугубляется в том, что я не оправдал Вашего доверия ко мне.

Я Вам лично, т. Сталин, обязан в моем росте. Вы с меня, с бывшего крестьянского парня в прошлом, вырастили в политическом отношении большевика и даже оказали самое большое доверие, что может быть в нашей стране, это ввели в состав ЦК ВКЛ.

В военном отношении я дорос до самого большого звания в Красной Армии — Маршала Советского Союза. Весь мой рост, я еще раз повторяю, был под Вашим личным руководством, начиная с 1918 года, поэтому я и считаю, что моя вина в тысячу раз усугубляется. Все то доверие, которое Вы мне оказывали долгие годы, я не оправдал невыполнением Вашего приказа. Поверьте, т. Сталин, что я это сделал не по злому умыслу и не потому, чтобы игнорировать Ваш приказ, нет, а потому, что мне на месте казалось, что я не смогу дать генеральный бой наступающему противнику в г. Керчь, а хотел дать генеральный бой на Таманском полуострове и потопить его в проливе, не допустив его на Таманский полуостров»[259].

В этом же письме, авторская стилистика которого при публикации полностью сохранена, маршал раскрывал обстоятельства неожиданно легкой сдачи врагу Ростова-на-Дону. Подчеркивая свою юридическую и моральную ответственность, как высшего на том участке фронта воинского начальника, Кулик просил, тем не менее, простить ему содеянное и давал «честное слово большевика», что никогда больше не нарушит приказов ЦК ВКП(б) и лично Сталина.

Вождь был слишком зол на своего бывшего протеже, чтобы так запросто простить его в очередной раз. На письмо он не ответил, а органам правосудия позволил действовать так, чтобы незадачливый маршал сполна испил чашу унижения и раскаяния. На суде его вынудили признать, что он не только не выполнил приказа Ставки об обороне Керчи, но даже и не ставил этой задачи, а, прибыв на место, сразу же отдал распоряжение об эвакуации войск.

Ему пришлось отбиваться также от обвинений в антисоветчине, шпионских связях с германской разведкой. В ходе судебного заседания произошел характерный диалог, свидетельствовавший о том, что в распоряжении обвинения было мало действительных фактов, а подсудимого по примеру 1937 года пытались склонить к самооговору. Присутствовавший в суде прокурор СССР В.М. Бочков заявил Кулику: «Мы знаем, что вы связаны с немцами, признайтесь суду». На резонное замечание, что это явная глупость, и просьбу к следствию предъявить конкретные факты его сотрудничества с гитлеровцами Бочков ответил вопросом: «Почему же Вашу фотографию распространяют немцы у себя в тылу?».

Оказалось, что во время пребывания замнаркома обороны в окружении немцы действительно разыскивали его как руководившего, по их предположениям, смоленскими партизанами. Естественно, распространяли при этом фотоснимки маршала. Но разве это являлось свидетельством сотрудничества Кулика с противником?

Свою лепту в решение судьбы одного из первых советских маршалов внес и начальник Главного политического управления Красной Армии Л.З. Мехлис. Будучи зимой — весной 1942 г. представителем Ставки ВГК на Крымском фронте, он собрал значительный компромат на Кулика, о чем направил Сталину большую шифровку.