Генеральская звезда

— Замыкающим назначаю Пита, — продолжал сержант. — Это значит, мистер Уильямс, что если мы влипнем и начнется кутерьма, он должен смываться первым, чтобы доставить сюда собранную информацию. Это значит, далее, что мы должны прикрывать его и держаться, пока он не окажется вне опасности. Оттягиваться будем по одному и только по моему сигналу. Пока один перебегает, остальные прикрывают его огнем. Вы, господин подполковник, возьмете автоматическую винтовку Браунинга и отойдете только после того, как остальные откроют огонь с новой позиции.

— Слушаюсь, — спокойно ответил Бронсон, и по его голосу никто не смог бы сказать, понял ли он, что сержант, явно издеваясь, дал ему самое трудное и самое опасное поручение. Даже я это понял.

— Теперь насчет маскировки, — продолжал сержант. — Нам придется, мистер Уильямс, намазать лицо и руки черным, иначе нас сразу заметят в такую вот лунную ночь. Как только взлетит ракета — замереть и зажмурить глаза, чтобы свет ненароком не отразился на белках. С собой не брать ничего, что могло бы брякнуть-звякнуть, когда будем пробираться через кустарник, — ни котелков, ни касок, ни подсумков. У каждого должен быть нож. Нож, мистер Уильямс, не производит шума, он не выдаст, зато сослужит службу, когда вам придется успокаивать часового, если тот начнет чересчур уж нервничать.

— Нашего часового, сержант, или немецкого? — поинтересовался я.

— Надо любой ценой избежать стычки, если даже мы наткнемся на фрицев. Наша задача — проникнуть в расположение немцев, а не убивать их. Если нас обстреляют, попытаемся оторваться от противника и смыться. При необходимости открыть ответный огонь, дальнейшее продвижение отменяется, мы начинаем отходить, а тот, у кого будет автоматическая винтовка, обязан прикрывать наш отход. Все понятно? У кого есть вопросы?

У меня возникло несколько вопросов, и в том числе — какого черта мне здесь нужно? Но я промолчал, поскольку не сомневался, что сержант ответит не слишком-то вежливо. Как и остальные, я лишь отрицательно мотнул головой.

Сержант свернул карту и оставил ее на столе.

— Ну а сейчас проберемся к нашему боевому охранению, и я на местности покажу наш маршрут. Потом, полагаю, надо часика два поспать. Сейчас девять пятнадцать. Встречаемся здесь, на командном пункте, в одиннадцать сорок пять.

— Вы хотели сказать, в двадцать три сорок пять, сержант? — выскочил я.

— Довольно язвить, мистер Уильямс!

— Да, да, вы правы. Извините.

Капитан и Чарли Бронсон улыбнулись. Я смутился, словно школьник в классе, которого шлепнули по губам.

Все, кому предстояло отправиться в разведку, выбрались вслед за сержантом с командного пункта и переползли в две стрелковые ячейки, где находилось наше боевое охранение.

Сержант показал маршрут, который должен был привести группу к позициям противника. Я подумал, что наш путь слишком уж ярко освещен и слишком открыт и что я буду похож на муху, пытающуюся незаметно переползти бильярдный стол.

Вернувшись на командный пункт, Бронсон и капитан отправились осматривать позиции и на месте обговорить порядок замены роты следующей ночью. Священник по-прежнему сидел в углу землянки и просматривал солдатские письма. Как только Бронсон и капитан вышли, он поднял голову и посмотрел на меня.

— Нас до сих пор не познакомили, — сказал он. — Я Бэрри, католический священник.

— А я Гарри Уильямс.

— Знаю. Сегодня ночью вас ожидают горячие лепешки.

— Это как же, отец?

— Горячие лепешки стали для солдат символом передовой. Это последняя горячая пища, которую они получают перед тем как выступить. На передовой они питаются всухомятку, а как только оказываются в тылу, их опять угощают лепешками. Наши солдаты живут от одних горячих лепешек до других. Да разве солдатам до лепешек, когда надо отправляться на передовую? Пища застревает у них в горле. Зато после возвращения, в тылу, те же самые лепешки кажутся вкуснее самого лучшего бифштекса.

— Отец, а вы бываете с солдатами на передовой?

— Я тоже символ, как те горячие лепешки. В части, переброшенной на передовую, я провожу только один первый день, потом ухожу и возвращаюсь лишь вечером накануне того, как часть снова должны отвести в тыл. И в том и в другом случае служу мессу. Завидев отца Бэрри, солдаты уже знают, что слухи об их замене соответствуют действительности.

— Наверно, приятно быть символом, отец!

— Я и вообще-то частенько прибегаю к символике, мистер Уильямс.

— Я видел, вы смеялись, читая письма. Нашли что-нибудь забавное?

— Тут, в роте, тоже сложилась своего рода традиция. Обычно письма просматривают офицеры, и ребята, естественно, избегают откровенничать. Но когда я здесь, обязанности цензора возлагают на меня, и уж тогда-то солдаты перестают стесняться. Одни письма и в самом деле забавны, другие же просто трогательны.

— Например?

— Ну вот один солдат все время пытается вогнать меня в краску смущения — сочно, со всеми подробностями описывает свою встречу с женой, когда вернется с фронта.

— И вас это действительно смущает?