Генеральские игры

Встретил Шуба недавно майора Карпухина. Был он в давние времена начальником ИТУ — исправительно-трудового учреждения, в котором Шуба мотал унылые дни, назначенные ему самым справедливым в мире советским судом. Силен был в те годы майор: близко не подходи, дышать на него не смей. Сапоги хромовые — на заказ сшитые. Тачал Федька-Сапожник, мастер модельной обуви. Сапожным острым ножом под горячую руку распорол он брюхо собственной бабе, чтобы с соседом Ерохой не путалась. От вышки Федьку спасло то, что баба живуча как кошка и выцарапалась из ямы, а муженек её продолжил шить сапоги и в зоне. Первые — майору Карпухину. С тупыми носками и шикарным офицерским скрипом. Что он там под стельку подкладывал — тайна мастера, но при каждом шаге прохаря скрипели, будто ступал майор по морозному снежному первопутку. Так его и звали в лагере — Скрип.

И китель у Карпухина был ладненький — словно влитой сидел на фигуре. И был майор перетянут поясом поперек живота и ремешком потоньше от правого плеча налево. Говорили лагерные знатоки, что в царское время портупея помогала поддерживать пояс на пузе, чтобы не сползал, когда на него цепляли полицейскую шашку — «селедку». Но в советской действительности шашек чинам МВД не полагалось, а портупея Карпухину нравилась, и он носил её, не снимая, как старательный конь свою упряжь.

Короче, было время, и был Карпухин законным литером — начальником всех попок, сидевших в бочках по углам зоны, а Шуба — обычным сереньким стырщиком, на которого попки из бочек поглядывали через прицелы «Калашниковых».

Только праздники для каждого в жизни приходят и уходят: то они на улице православной, то оказываются на иудейской. То раз в году легавые отмечают День милиции, а потом целый год после милицейского праздника в стране демократии, победившей власть, гудит, пьет и гужуется хива.

Смотреть на майора Карпухина Шубе было тошно (может, он теперь и полковник в отставке, хрен с ним!), но весь такой занюханный, потертый, должно быть, живет только на пенсию. Другой бы раз пальцы козой и в глаза:

«Здрасьте вам, гражданин начальник!», а тут прошел Шуба, даже пожалел человека: идет мимо нечто считавшееся когда-то майором, несет в авоське полбулки мандры — черного сырого хлеба местной городской выпечки. Не с той, видать стороны берег советскую власть майор, ой, не с той!

А на свое житье-бытье Шуба пожаловаться не может: не скрипит, а как по маслу катится: на водяру хватает, пожрать может вволю. Еще бы — мастер художественной резьбы по телу. Хоть пиской по морде чиркнуть в виде предупреждения на будущее, хоть перышко в бок или под лопаточку. Это для того, чтобы точку поставить в жизни того, кто предупреждений не понимает. Вот пришлось выезжать на Каменку. Три часа ожидания, взмах приправой — и готово: жмурик улегся, а в карман Шубы плюхнулась тысяча баксов. Ништо! И все шито-крыто, доволен заказчик и исполнитель-мастер.

Теперь наклюнулось новое дело. Это уже собственный бизнес, не заказной. Повезет — снимет Шуба банк на козырного туза и потечет на юга, прыщеватую задницу греть на солнышке. Хочешь не хочешь, а тот гребаный карьер дает о себе знать — поясницу к холоду ломит, мать её так!

Шуба стоял у стойки пивбара и досасывал третью кружку разливного жигулевского пива. Не спешил, коротал время в томительном ожидании. Где-то по городу Семка Винт водил китайца — денежного гусачка, черт знает с какой целью приехавшего из Японии. Впрочем, если точнее, не гусака, а лебедя. Так на Дальнем Востоке издавна называли китайцев, за которыми лихие люди вели охоту. Корейцы — те фазаны. «Наши фазаны — все партизаны: чуть война — фыр-р тайга!» Шуба вспомнил хохму и улыбнулся. Была ещё и такая, более современная: «Наши корейцы — все красноармейцы: чуть война — фыр-р тайга!» Почти одинаково, но не совсем.

Лебединая охота обещала быть прибыльной. Главное — провести её аккуратно. Ради собственного успеха Шуба всегда умел расстараться.

Он стоял, посасывая пивко, и не видел, что сквозь синий чад табачного дыма за ним следит пара внимательных острых глаз. Лунев на Шубу вышел без особых трудностей и второй день водил его по городу, намереваясь именно сегодня сквитаться за Бориса Прахова.

В пивной было душно. Воняло дрожжами, мочой и мужским ядреным потом. В стене в круглой дырке лениво крутился вентилятор, сосал дым и запахи, но высосать их никак не мог. Даже утром в пивной, когда за ночь чад рассеивался, кислый запах не исчезал.

Ага, наконец-то. В пивбаре появился Сенька Винт. Остроносый, как дятел, морда в синих прыщах. Руки длинные, словно у какой-нибудь шимпанзы — схватит, уже не вырвешься.

Огляделся Винт, увидел Шубу, протиснулся между столами. Толкнет кого-нибудь ненароком и тут же: «Пардон, мужик, извини, совсем не имел в виду». Вежливый, гад.

Лунев допил пиво, оставил кружку, подошел поближе к стойке.

— Где он?

Голос Шубы в гудении пивного улья совсем не слышен, если к нему специально не прислушиваться. Лунев улавливал все.

— В пельменной.

— Где Венька?

— Ждет с машиной. Там же, у пельменей.

Шуба одним глотком прикончил пиво. Тиранул по губам ладонью.