Генеральские игры

— Я? — Руфина расстегнула «молнию» и отделила верхнюю часть платья от нижней. — Держи.

— Финочка, чао!

К ним подошла стройная длинноногая блондинка с бедрами, покрытыми узкой зеленой ленточкой трусиков.

— Может быть, ты меня познакомишь?

— Здравствуй, Эдит. Миша, это дочь хозяина дома. Эдит Первушина.

— Здравствуйте. — Шоркин склонил голову, не подавая руки.

— Фина, ты разрешишь пригласить твоего… — Эдит запнулась, но быстро нашла нужное слово, — твоего боевика?

— Приглашай.

— Мы станцуем? — Эдит обстреляла Шоркина глазами, подошла к нему так близко, что коснулась его открытой грудью.

Шоркин взглянул на Руфину. Та кивнула, выдавая разрешение.

Шоркин положил руку на талию Эдит, ощутив под ладонью бархатистую горячую кожу. Они шагнули, поймали ритм музыки и двинулись в танце.

Эдит подняла на Шоркина темные, лучившиеся озорством глаза.

— Потрогайте мою грудь и скажите: у Финки такая же? Или, может быть, моя лучше? Ну-ну, не стесняйтесь…

Шоркин скользнул глазами по залу. Никто не обращал на них внимания. Он положил руку на грудь Эдит и сжал пальцы. Слегка помял упругое тело.

— Ой, — томно пропела партнерша. — Вы разожгли мои желания. Может, уйдем отсюда на несколько минут? Я знаю удобное место.

Эдит потянула его за собой, увлекая внутрь дома…

Они вернулись минут через двадцать. Шоркин смущенно улыбнулся Руфине. Глаза его воровато поблескивали.

— Эдит показала мне дом.

— Не надо, Михаил. Что она показала — я знаю. Поехали отсюда, мне стало холодно.

Они уехали, ни с кем не прощаясь. По дороге молчали. Руфина сама разговора не начинала, Шоркин вызывать огонь на себя не собирался.

Дома Руфина прошла в комнату, села на диван, уткнулась лицом в ладони и заплакала. Тихо, горько, совсем по-детски. Он тронул её за плечо, потом погладил по голове. Спросил участливо:

— Что это ты вдруг?

— Почему вдруг? — Голос Руфины прорвался сквозь всхлипывания.

— Да успокойся ты! — Шоркин стал раздражаться. Он не любил женских слез и дома, а тут впадает в истерику любовница, которая при встречах с ним должна забывать о своих несчастьях и улыбаться, во всяком случае, не ныть и не стонать. В конце концов, любовник — не душевный целитель, не психоаналитик, чтобы выслушивать охи и ахи. Особенно если учесть, что он никогда не клялся Руфине в любви и верности. Да, между ними возникло тяготение, но это чистая физиология. Их объединяли желания тел и только.

Шоркина так и подмывало напустить на себя обиженный вид, хлопнуть дверью и уйти. Успокоится, образумится — сама позвонит, попросит вернуться. А нет — да пропади она пропадом, неврастеничка. При нынешних-то знакомствах, которые уже образовались, он найдет с кем играть на флейте мелодии более веселые.

И все же Шоркин сдержался. Добавив в голос интонацию участливости, спросив:

— Что с тобой, наконец?

— Лучше скажи, что с тобой?

— Что именно ты имеешь в виду?

— Ничего особенного.

— К чему тогда слезы?

— Выяснила, что ты скотина, как все мужики, и расстроилась. Неисправимая свинья…

— Почему свинья?

— Потому что, её как ни сдерживай, она влезет в грязь. Влезет и выкатается.

Он обозлился.

— Чего же ты от меня хотела?

— От тебя? Ничего.

— Зачем же потащила с собой? Крутила бы там хвостом одна.

— Хотела посмотреть, как ты поведешь себя в компании голых баб. Я даже знала, как все будет. Знала и все же надеялась, что ошибаюсь…

— Ай-ай, она знала! — Шоркин насмешливо скривил губы.

— Представь себе. Даже догадывалась, кто тебя сумеет подцепить.

— Неужели? — Он старался своей иронией заставить её умолкнуть. Но Руфина не сдавалась.

— Именно. И ты поплелся за этой шлюхой Эдит, как кобель за течной сучкой.

— Давай, давай, мне даже нравится, что ты ревнуешь.

— Не ревную. Мне просто противно видеть, как ты извалялся в грязи. Ведь эта девка падает на спину сразу, как только мужчина подходит к ней.

Шоркин засмеялся.

— Все-то ты знаешь! Мы даже и не падали…

— Даже так? Поздравляю. Тебе она ничего не откусила?

— Перестань, я обижусь.

— Ты думаешь, если я замолчу, на тебе будет меньше грязи?

— Не знаю.

— Она заставляла тебя трогать ей грудь?

— Ну и что?

— А то, что мужика проще всего ловить на такую приманку, даже если она суррогат.

— Почему суррогат?

— У неё грудь силиконовая. Всю жизнь со школы Эдит была доска — два соска. Съездила в Германию, вернулась — грудастая. Не на молочной же ферме немцы её раздоили? А посмотри на её ноги! Обыкновенные спички. Теперь даже уважающие себя проститутки такие не носят.

— Ты говоришь так, будто я обманул тебя. Что-то пообещал, потом отказался.

— Нет, я говорю так потому, что обманула сама себя. Точнее, приняла тебя не за того, кто ты есть на самом деле.

— Конечно, я злодей, только вспомни, как я сюда попал. И после этого ты хочешь выглядеть тихой наивной девочкой, жертвой соблазнителя?

— Я ничего не хочу. Я просто говорю, что думаю. — Она подняла на него глаза, холодные, настороженные и одновременно беспомощные, растерянные. — Мне больно, и я кричу.

— Отчего тебе больно? Разве все происходило не по правилам игры, которую ты сама предложила?

— Тебе это интересно в самом деле?