Генералы и офицеры вермахта рассказывают

26 апреля положение защитников Берлина стало более критическим. На всех участках имелись глубокие прорывы. Кребс звонил почти каждый час, и старался представить общее положение Берлина по возможности благоприятным. Прежде всего, его сведениями являлось то, что 12-я ударная армия продвигается вперед и, что ее боевые дозоры уже приближаются к Потсдаму. Несмотря на неоднократные запросы, Кребс не давал никакого ответа о северных группах, наступление которых было так желательно при данном положении Берлина. В действительности же эти обе группы даже не выступили.

Следует также упомянуть еще об одном эпизоде, характеризующем поведение камарильи. Поздно вечером Геббельс позвонил по телефону. В самом вежливом тоне он просил меня отпустить в имперскую канцелярию на несколько часов одного из командиров подучастка из северного Берлина — подполковника Беренфенгер.

Беренфенгер до прибытия моего корпуса являлся самостоятельным командиром участка обороны, затем же стал командиром подучастка. Являясь в прошлом руководителем «Гитлерюгенд», он был фанатичным сторонником Гитлера и хорошо известен Геббельсу. Затронутый в своем самолюбии, он обратился к Геббельсу.

Примерно через 2—3 часа после разговора с Геббельсом, по телефону позвонил также генерал Бургдорф, который сообщил мне, что подполковник Беренфенгер произведен в генерал-майоры и Гитлер высказал желание, чтобы генерал Беренфенгер получил назначение в качестве командира самостоятельного участка. Мне начало казаться, что укрепрайон превратился в дом умалишенных.

Я информировал ежедневно Кребс об обстановке. От ежедневных вечерних обсуждений стратегической обстановки в имперской канцелярии я был освобожден в связи с моей большой загрузкой.

27 апреля неприятельское кольцо замкнулось вокруг Берлина, и он был окружен. В концентрированном наступлении русские танковые и стрелковые дивизии все ближе и ближе подходили к центру города. В ужасные апрельские дни гражданское население смотрело с ужасом на то, как во время этих ожесточенных боев полностью разрушалось все, что было спасено от англо-американских бомбардировок. Население ютилось в бомбоубежищах и метро как скот. Эта жизнь не имела для него больше никакого смысла. Ни света, ни газа, ни воды!

Самым ужасным было положение в госпиталях. Профессор Зауербрух^[424] в своем письме к коменданту Берлина рисовал ужасную судьбу раненых. Являясь старым фронтовым солдатом, я знаю, насколько жестока современная война. Однако то, что пережил Берлин, превосходит все. Ранним утром наш командный пункт в Гогенцоллерндам был обстрелян, и нам пришлось переехать в Бендерблок.

Вечером 27 апреля мне стало совершенно ясно, что имеются только две возможности: капитуляция или прорыв. Дальнейшее продолжение борьбы в Берлине означало преступление. Моя задача заключалась в том, чтобы при очередном обсуждении обстановки в имперской канцелярии обрисовать Гитлеру всю бесперспективность дальнейшей борьбы, и добиться согласия на сдачу Берлина.

В 22 часа 27/IV-[19]45 г. в кабинете Гитлера происходило обсуждение обстановки. Я начал с изложения стратегической обстановки противника. По данным разведки моего корпуса, русская танковая армия, действовавшая в южной части Берлина, была заменена стрелковой армией. Можно было предполагать, что русское командование бросило эту танковую армию навстречу 12-й армии. Генерал Венк после первых успехов вел тяжелые оборонительные бои юго-западнее Потсдама. Берлин был окружен, и не чувствовалось никакого отвлечения сил с помощью четырех наступающих групп. На освобождение Берлина от блокады нельзя больше рассчитывать.

В этой связи я указывал на большую опасность, которая грозила частям, благодаря немецкой пропаганде. До последнего времени в Берлине имелись газеты с заголовками: «Многочисленные армии спешат для освобождения Берлина от блокады». Вскоре части узнают, что было правдой и что вымыслом.

Геббельс прервал меня, возмущенно сказав: «Не хотите ли Вы бросить мне упрек!?» Я должен был сдерживать себя, чтобы ответить спокойно: «Являясь командующим войск, я считаю своей обязанностью указать на эту опасность». Борман успокоил Геббельса. Это столкновение произошло в присутствии Гитлера, однако, он не сказал ни слова.

В этот момент в кабинет ворвался государственный секретарь Науман и, прервав мой доклад, в большом возбуждении доложил: «Мой фюрер, стокгольмский радиопередатчик сообщил, что Гиммлер сделал предложение англичанам и американцам о капитуляции Германии, и получил от них ответ, что они только тогда будут согласны вести переговоры, если к этому привлекут третьего партнера — Россию».

Воцарилась тишина. Гитлер стучал своими тремя карандашами по столу. Его лицо исказилось, в глазах был виден страх и испуг. Беззвучным голосом он сказал что-то Геббельсу, похожее на слово «предатель». Некоторое время царило неприятное молчание, затем Кребс тихим голосом предложил мне продолжить свой доклад.