Генератор чудес

— Не знаю, Ганс, — быстро перебил его Мюленберг. — Это я соображу там же, на месте. В крайнем случае… Впрочем, давайте как можно меньше думать об этом… а в особенности говорить.

— Ну, хорошо… — лицо Ганса опять стало суровым. — А как с этой папкой? Вы собираетесь взять ее туда с собой, так сказать, приложить к машине. Значит, в общем итоге у них все же останутся копии, а у нас не останется ничего. По моему следует подумать об этом.

Не ожидая ответа, Ганс вышел в другую комнату и оттуда сразу послышался шелест включенной электродрели: Ганс рассверливал отверстия на панели для пульта управления…

Зерно было брошено.

Врач продолжал лечить.

* * *

Казалось бы, все решено, план намечен, осталось его выполнять, ни о чем другом не думая. Но странные мысли то и дело возникали в голове Мюленберга.

Вдруг он представлял себе двух чудаков — изобретателей с их «машиной для передачи энергии без проводов»… Сколько же долгих лет прошло с тех пор, когда он сам искренне считал большой заслугой эту «лепту», вносимую ими «в прогресс человеческой культуры»? Да нет, это было всего месяц назад, — кругом уже бушевал пожар, и эта самая «человеческая культура» пылала и распадалась в огне пожиравшей ее гангрены. Да… Эта машина давно уже никому не нужна — как таковая. Нужна другая. Они и создали «другую». Другую, а не ту! Но кому они дали ее?.. («Стыдитесь, господин Мюленберг, инженер, гуманист! Вы не можете этого не понимать»).

Какая чушь! Ведь это же самое говорил… Вейнтрауб. Нет, он говорил иное… Мюленберг заставил себя вспомнить эту фразу, сказанную в «управлении» при первом свидании: «впереди — Россия, вы не можете этого не понимать».

Да, впереди — Россия. Это давно понимают все — и не только в Германии, а везде в мире. Жаль, что нельзя узнать, как там идут дела. Во всяком случае, там делается первая в истории людей попытка построить общество на разуме, а не на животных инстинктах. Там — колыбель нового мира…

«Впереди — Россия», — говорят «они», подготавливая страшный удар.

«… а у «нас» не останется ничего»… это сказал Ганс.

…Больной начинал различать еще более далекие перспективы.

Срок, намеченный Мюленбергом, неумолимо приближался, а дела оставалось еще порядочно. Срок не был точен, но всякая оттяжка могла возбудить подозрения и нежелательные догадки, поэтому инженер еще усилил темп работы. И он, и, за редкими исключениями, Ганс ночевали в лаборатории; фрау Лиз, обильно теперь снабжаемая деньгами, усердно обслуживала и кормила их. Ганс мало изменился за это время, разве что несколько осунулся от недосыпания, побледнел. Мюленберг, наоборот, стал весь черным, обросшим, похожим на старого лесного медведя, вылезшего весной из берлоги. Взгляд его добрых, темно-карих глаз теперь был хмурым, тяжелым. Вероятно, дети бросились бы врассыпную, если бы он вдруг вышел к ним во двор.

Регулировку узлов ионизатора они начали вместе. Одному было бы немыслимо вообще справиться с этим, пришлось бы не столько работать, сколько ходить, ибо испытываемые блоки и улавливающие луч приборы находились в противоположных углах комнаты. Мюленберг последовательно менял то один, то другой параметр блока, как бы подкручивая колки своего инструмента. Потом брал аккорд. Приборы как бы вслушивались в него и определяли, верно ли он звучит. Ганс в другом углу следил за приборами и записывал показания.

Это был мрачный, нерадостный, но упорный труд, подогреваемый острым чувством необходимости и долга.

Жизнь становилась все более невыносимой. Мюленберг уже давно не виделся ни с кем из своих знакомых. Он боялся вопросов. «Куда девался Гросс? Ну, его забрали, почему — неизвестно. Но почему освободили его, Мюленберга?.. Что он мог ответить?..»

Почти ежедневно, — и это было, пожалуй, самое мучительное обстоятельство, — звонила фрау Гросс. Нет ли каких-нибудь новостей о муже? Мюленберг полагает, что его выпустят, как только он окончит работу, которую не успел завершить доктор; все выяснится в ближайшие дни. Нет оснований особенно волноваться… Вся жизнь Мюленберга стала ложью, отвратительной и невыносимой. Даже от Ганса он вынужден был скрывать некоторые свои намерения, чтобы не огорчать его.

Ах, как отвратительно все исказилось, как непохоже стало на то, что было раньше, до этой ужасной ошибки Гросса!

Раньше они с трудом добывали средства для создания своей машины, и, когда это им удавалось, работали легко, с увлечением. Теперь заботы о средствах не было. Телефон, что дал ему Вейнтрауб, действовал магически: каждое требование Мюленберга выполнялось моментально, с необыкновенной точностью. А работа стала тягостной и ненавистной.

Мюленберг торопился; его враги тоже торопились; их интересы как будто совпадали. И в то же время Мюленберг действовал вопреки интересам врагов. Все — сплошной парадокс!