Генезис

Зайдя в стойло, я вынул конверт с запиской и положил его в нишу в заборе. Нейла всегда страдала шпионскими штучками, и пока она еще не ушла в декрет, мы использовали эту нишу для обмена сообщениями. В конверте, который надлежало вскрыть, когда Диане исполнится восемнадцать и она отправится в Академию, лежал амулет, отданный мне наставником. Так он мне, если честно, и не пригодился. А еще я положил записку, в которой написал то, что пишут все при расставании с близкими людьми.

Обняв на прощание Шурку, ткнувшегося мордой мне в плечо, я вышел прочь.

Гизмо

Вот ведь не успокоится этот шкет! Все ему что-то надо. Именно такие мысли овладевали стариком, когда он спускался с жилого этажа вниз, где звенел колокольчик, оповещающий хозяина о позднем посетителе. И хотя дверь была заперта, но у одного разумного имелся свой ключ. Так оно и оказалось: за барной стойкой сидел Ройс и с каким-то странным блеском в глазах смотрел в окно.

— Дядько, — прошептал он, будто охотник, боящийся спугнуть дичь, — ты слышишь?

Гизмо остановился и прислушался. Но, кроме шелеста крон, гульбы ветра в траве, да еще разве что треска цикад, он так ничего и не разобрал.

— Что, напился?

— Обижаешь, — насупился Ройс. — Я вообще за подвальными принадлежностями.

— Вот оно как, — протянул старый. Уж он-то знал, что там у него парнишка в подвале держит. — Ну, дело твое. Хоть я и не одобряю. А будить-то меня зачем?

— Так я это… — Парень почесал затылок и запнулся. Так всегда было, когда он не знал, как выразить особо сложную мысль.

— Значит, уходишь? — догадался трактирщик.

Паренек кивнул.

— И что тебе на месте-то не сидится? — вздохнул Гизмо.

Тут Ройс внимательно на него посмотрел, а потом скорее для себя отметил:

— Так ты действительно не слышишь.

— Да запарил со своим «слышишь, не слышишь». Проваливаешь? Так вали.

И трактирщик ушел к себе наверх. Ведь Гизмо, как и Добряк, не любил прощаться.

Тим

Да уж, видимо, боги сегодня присматривают за мной. Вот как вы думаете, сложно ли пройти сквозь охранный периметр и проникнуть в дворцовый сад? Невозможно, ответите вы и будете правы. Но одному скромному разумному по имени Ройс другой разумный по имени Константин поведал историю о том, как в детстве он вылезал через дырку в охранке и гулял по окрестностям. Конечно, с возрастом он оставил это глупое занятие, но магам про брешь не рассказал. Так, на всякий случай. И даже при побеге ею не пользовался, опять же на всякий случай. А вот мне рассказал, ведь алкоголь — лучший друг языка.

В данный момент я черной тенью скользил среди стражей. Конечно, я не Добряк, и будь здесь ребята поаккуратнее, повязали бы меня как миленького. Но дворцовая стража обленилась и по причине неуязвимости магов совсем перестала мышей ловить. Миновав очередного соню, я вплотную подошел к северной башне. Днем это строение кажется усадьбой доброго волшебника, летучей постройкой мастеров прошлого. Ночью — крепостью черного мага.

Обнажив старший кинжал, я открыл колбу, заполненную самой тьмой, и вылил содержимое на клинок. Вы когда-нибудь погружали сахар в чай, глядя, как кусок медленно коричневеет? Здесь было то же самое. Светлая сталь за несколько ударов сердца растворилась в ночи, став матово-черной. Зажав кинжал в зубах, я примерился к стене и начал свой подъем. Бред, конечно. Один порез — и я труп, причем умирать буду страшнейшей смертью. Один несчастный, которому приспичит сюда посмотреть, — и я труп, и смерть моя будет ничуть не легче. Заблудший маг? Труп. Сорвусь? Труп. Не успею сбежать? Труп. Не попаду? Труп. В девяти случаях из десяти я труп, и все потому, что пошел неподготовленным. А почему? А потому что готовиться бесполезно. Еще никто не брал такую «бутылку», как на языке наемных убийц именуется жертва, во всяком случае за последнее десятилетие. А уж чтобы откупорить ее в императорском дворце… И все же я отчаянно надеялся на удачу наглеца.

Метр за метром я преодолевал пространство. Ни о чем не думал и не считал секунды, просто лез, карабкался, взбирался за своей свободой. Долг хуже поводка привязывает тебя к тому, кому ты должен. Ветер странствий звал меня, шелестя в кронах; звал, играя с травой; звал, донося пение цикад. Он рассказывал о дальних странах, горах и морях. И больше не было сил терпеть эту удавку долга, сдавившую мне горло.