Истинно великим людям чуждо чувство счастья и довольства, «…а потому, — как говорит Аристотель, — люди, отличавшиеся в философии, в политике, в поэзии, в искусстве, все были грустно настроены». Но этого рода грусть совершенно отлична от меланхолии душевнобольных; она не заключает в себе ничего болезненного, а служит необходимым и чисто физиологическим следствием психологической организации индивидуума.
Прямую противоположность этому составляет приятное самодовольство выродившегося глупца, всегда убеждённого в ценности своих внутренних достоинств, пребывавшего в счастливом блаженстве. Недовольство человека, находящее временное удовлетворение лишь в творчестве и стремлении, — это благороднейшая пружина человеческого рода, которой мы обязаны всей нашей культурой.
Если мы возьмём на себя труд поближе познакомиться с жизнью великих людей, то мы несомненно найдём очень многое, отступающее от обыденности, от привычек среднего человека. Отсталый человек, которому все непривычное кажется ненормальным, часто говорит поэтому: «Все великие художники и учёные немного помешаны». Он это говорит потому, что просто–напросто отождествляет необычное с безумным. Мыслящий человек иначе станет судить об этом, а психолог попытается отыскать причины этих явлений.
В своих психологических исследованиях о гениальности Ломброзо указал на множество подобных явлений и на действительно существующее их сходство с симптомами некоторых помешаных. «То, что наблюдается у помешаного, находили и у гениального человека, а именно, что он одиноким вступает в свет и одиноким уходит из него, оставаясь чуждым тёплым чувствам семейной жизни и прелестям общественной жизни». Это не совсем соответствует действительности, потому что, как видно из истории, великие люди часто совсем не оставались чуждыми чувствам семейной жизни. Как бы там ни было, но у великих людей довольно часто можно наблюдать, что они остаются равнодушными ко всему, не соответствующему их внутреннему стремлению; что их внимание всецело поглощается их идеями и что они поэтому кажутся не питающими интереса даже к наиболее близким из окружающих. Гения, также как и помешаного, поэтому считали чуждающимся общества.
Как видно из предыдущего, у великого человека никогда не может быть речи об эгоизме, как у помешаного, потому что самоотвержение составляет главное условие истинного величия. Точно также неверно полагать, будто поэт или художник дичатся мира. Мы видели, что Гёте познал мир, как никто, да мы и не можем себе представить истинного поэта, не знакомого с миром. Юрген Мейер справедливо замечает: «Поэт, который не изливал в стихах того, что он видел и слышал, который сочинял лишь то, что представлялось его воображению, должен довольствоваться отвлечёнными материями. Творческой фантазии нужен приток материи из жизни».
И здесь опять–таки дело идёт о сходных внешних явлениях, обусловливаемых существенно различными причинами.
Если проводимость чувствительных нервов ослаблена или нарушена и данный индивидуум вследствие этого получает меньше впечатлений из внешнего мира, то его внимание естественно обратится более на внутренние процессы. Поэтому–то глухие или слепые люди обыкновенно кажутся нам особенно эгоистичными. Но для того, чтобы получилось ослабление или уменьшение ощущений, вовсе не нужно дефекта в проводимости чувствительных нервов, а оно может быть основано на слабости центральных пунктов восприятия или ассоциативных путей. Такая слабость, особенно выдающаяся нередко у вырождающихся особ, конечно тоже будет иметь следствием преобладание внутренних восприятий. Если при этом, как оно обыкновенно случается, имеется ещё недостаток в способности сосредоточивать внимание на внешних процессах, то мы получаем типичную картину слабоумного, который не в состоянии правильно понимать окружающие условия; который вечно занят собой, чуждающийся мира; который во всем обнаруживает столь характерные для него эгоизм и себялюбие.