Гениальность и вырождение

Кто, подобно Мейеру, видит сущность гениальности в «творческой силе воображения», в «бессознательном возникновении мыслей», тому вообще не следует применять этого понятия к учёным. Когда же Шопенгауэр, имеющий такое же представление о гениальности, говорит о полководцах и государственных деятелях: «смешно говорит о гениальности у подобных людей», – то Мейер выходит из себя и отвечает: «По–моему, смешно не считать Фридриха Великого политическим и военным гением, Наполеона I – гениальным полководцем, Бисмарка – гениальным государственным деятелем».

Применять ли обозначение «гений» и к выдающимся полководцам и государственным деятелям – это всецело дело условия, но необходимо иметь в виду, что величие полководца обусловливается существенно иными психологическими процессами, чем величие художника. Если же установить о гениальности такое понятие, какое установил Мейер, утверждающий, что нет «ничего бессознательнее», «ничего непроизвольнее» гениальной мысли и что «рассудочное мышление мешает силе гениального творчества», то действительно должно показаться смешным, как это можно отнести такое понятие к Фридриху Великому, Наполеону или Бисмарку. Как вы себе представите, например, Бисмарка без «рассудочного мышления»?

Величие полководца и государственного деятеля заключается лишь в силе рассудка. Быстрота сообразительности, умение скоро ориентироваться в фактах и условиях, логическое мышление – всё это вещи, без которых полководец не может быть гениальным. Великий дипломат или полководец не должны подчиняться влиянию колеблющихся настроений и чувств, которые играют у них совсем подчиненную роль. Сознательное рассуждение и железная воля должны руководить всей психической деятельностью. Гениальный полководец всегда отличается разумностью и хладнокровием; повсюду он сохраняет величавое спокойствие; в критические минуты он обнаруживает поразительное присутствие духа, – словом, никогда вы не заметите у него преобладания чувства, аффекта. Поэтому–то Бисмарка и назвали «железным».

Вы видите, как существенно отличны психические особенности такого человека от богатой, чувствительной души гениального художника. Если выдающийся, гениальный государственный деятель должен быть железным, то душа чувствующего художника должна быть из воска.

Подобно тому, как отдельные психические способности не могут быть резко разграничены, а постепенно переходят друг в друга, – мы находим также постепенный переход от дарования до творческого искусства, до способности к наблюдательной, делающей открытия, науке. Сюда принадлежат изобретатели в области техники, промышленности и науки. Им нужно сочетание фантазии с «индуктивной рассудочной деятельностью», как выразился Вундт. Деятельность их фантазии существенно различна от свободной творческой фантазии гениального художника. В то время как в фантазии художника произведение возникает свободно, без определённой, заранее предвидимой, преднамеренной цели, – фантазии изобретателя цель точно указана. Поэтому изобретателям логическое систематическое мышление не менее необходимо, чем фантазия, и мы имеем здесь дело с комбинацией обоих состояний или с переходом из одного состояния в другое.

Психологические условия творящего художника и учёного исследователя соприкасаются в некоторых пунктах, но это случается как раз там, где наука переходит в искусство и искусство становится наукой. Спекулятивная философия, разумеется, нуждается в творческой фантазии, но эта отрасль науки, которая у древних господствовала над всеми остальными ветвями знания, вряд ли ещё признаётся у нас теперь наукой, и действительно, Платон был скорее поэтом, чем представителем науки. С другой стороны, поэты, объективно изображающие своих героев на основании своих исследований и наблюдений, приближаются более к науке.

Если Юрген Бона Мейер говорит, что в науке гениальное может быть создано лишь при помощи творческой силы воображения, то он, вероятно, имел в виду умозрительные науки, теологию и философию. Но чем точнее становится наука, тем дальше она от фантазирования, или, правильнее говоря, чем менее наука фантазирует, тем она точнее и тем большее значение она приобретает. В самой точной науке, в математике, фантазированием можно будет достигнуть очень немногого. Фантазия не может решить уравнений или установить новые теоремы; фантазией ещё никто не открыл бактерий и не ставил медицинских диагнозов.

Мы видим, таким образом, что гениям в различных областях свойственны различнейшие психологические условия, что психические способности и качества, составляющие в одном случае сущность гениальности, в другом случае совершенно не вяжутся с гениальной деятельностью, и что мы поэтому не в состоянии установить определённых психологических особенностей, общих для всех гениев. Напрасен был бы наш труд, если бы мы пожелали отыскать подобные общие особенности между Паганини и Бисмарком, или между Моцартом и Наполеоном.