Гений

Александр Адмиральский Гений

В восемь утра ему приносили завтрак.

В девять он выходил на прогулку.

С одиннадцати до двух читал.

В два обедал.

До четырех отдыхал.

Вечером просматривал почту.

Ужинал в восемь.

И ровно в десять ложился спать.

Ничто не могло помешать этому распорядку.

Так продолжалось пятьдесят лет.

Дом, в котором он жил, был единственной тюрьмой на всей планете.

А он был ее единственным узником...

Так что ж, напрасно гениям горелось во имя изменения людей?

За те пятьдесят лет, что он провел в заключении, обитатели планеты Граунд забыли и его самого и суть его преступления.

В архивах Великой Директории Граунда хранились запечатанные металлические капсулы со всеми материалами следствия. Таких капсул было несколько десятков, на каждой из них - не поддающаяся разрушению гравировка: "Вскрыть через двести лет".

И подпись Президента Великой Директории.

Каждые полгода сменялся весь штат, обслуживавший узника.

Каждые полгода он писал петицию на имя Президента Великой Директории.

Каждый новый начальник тюрьмы принимал от предыдущего сейф с опечатанными петициями.

Инструкция разрешала узнику обращаться к Президенту два раза в год, в день смены тюремного штата. По той же инструкции начальник тюрьмы имел право прочитать петицию, затем обязан был опечатать ее и положить в сейф.

Таким образом, когда прошло пятьдесят лет, дела принял сто первый по счету начальник, а в сейфе лежало сто опечатанных петиций.

101-й был молод и весел.

Он понятия не имел, что за человека обязан стеречь^[1]. Он знал только, что этот человек совершил в прошлом тягчайшие преступления против человечества и осужден на пожизненное заключение.^[2]

101-му, как и всем предыдущим начальникам тюрьмы, инструкцией запрещалось разговаривать с узником на любые темы, кроме бытовых. Той же инструкцией ему вменялось в обязанность обеспечивать узника всем необходимым для жизни и здоровья, выполнять все его бытовые требования, снабжать книгами, журналами, газетами.

Узник был стар и угрюм. Несмотря на комфорт, правильный режим, прекрасный климат, пятьдесят лет заключения наложили свой отпечаток.

Особенно плохо ему стало в последний, пятидесятый год. Он уже все понял. Он понял, что его обращения к Президенту не посылаются. Он понял, что здесь, в тюрьме, ему придется умереть.

И он не мог с этим смириться.

Днем узник был замкнут, не вступал ни в какие разговоры с тюремщиками, заставлял себя много читать и много двигаться.

А вечером...

Если бы 101-й хоть раз заглянул в спальню узника вечером, он увидел бы и услышал странные вещи.

Узник возбужденно ходил по комнате и непрерывно что-то шептал.

– Они ничего не поняли... Мое изобретение могло бы в десять лет перевернуть всю жизнь на Граунде... Я дал им в руки неограниченные возможности... И теперь я здесь... Я не могу допустить, чтобы мои открытия умерли вместе со мной... И я не могу показать всю полноту моих открытий... Я - в тюрьме... Я стар и болен... Я не имею права умереть... И у меня нет никакой надежды...

Когда-то давно, в первые годы своего заключения, после того как он написал три или четыре петиции, он попытался полуоткровенно поговорить с очередным начальником тюрьмы. Результат был незамедлительный. Через два дня после разговора весь штат тюрьмы досрочно был сменен.

И с тех пор узник молчал.

А теперь...

Узник понимал, что прямой путь отрезан. Но однажды ему показалось, что он нашел выход...

Инструкция обязывала начальника тюрьмы один раз в неделю беседовать с узником. Беседа не могла продолжаться более часа.

Эти беседы по традиции носили домашний характер. В столовую подавали чай, персонал уходил, и начальник тюрьмы оставался с узником один на один.

И вот 101-й пришел к узнику на одну из таких бесед.

После нескольких общих фраз они разговорились.

И тогда узник сказал:

– Я стал сдавать в последнее время. За эти годы я много работал, но, очевидно, мне не увидеть результатов своей работы...

– Да, возможно, - ответил 101-й. - Прошу извинить меня, но я вынужден вам напомнить, что мы не имеем права выходить за пределы бытовых тем.

– О, я слишком хорошо это помню, - усмехнулся узник. - Я не Стану нарушать инструкцию. Вы знаете, в последнее время я увлекся несколько странным, с вашей точки зрения, занятием.

– Каким же? - вежливо поинтересовался 101-й.

– Боюсь, что вы неправильно меня поймете. Я хочу, чтобы вы чн хоть немного представили себе мое положение. Я обречен. Все то, чем я занимался до заключения (101-й сделал протестующий жест), предано забвению. А я не могу умереть и ничего после себя не оставить.

101-й повторил свой жест.

– Нет, нет, не бойтесь, речь идет совсем о другом.

Узник снова помолчал.

– Я, - узник запнулся, выдержал небольшую паузу, - я начал писать.

– Дневник? - вырвалось у 101-го.

– Нет, дело обстоит гораздо хуже. Я начал писать фантастические рассказы^[3].

101-й облегченно рассмеялся.

– Пишите себе на здоровье, если это помогает вам жить.

– Благодарю за разрешение, - улыбнулся узник. - Но я столкнулся с одной непредвиденной трудностью.

– С какой же?

– Мне нужен хотя бы один читатель.

101-й насторожился.