Гений

Его коллега с российской стороны, видимо, тоже узрел в свежей засыпке подобие нейтральной полосы, поэтому Кошелю никто не помешал работать, и тот был очень доволен. Жалел только, что засыпать получается быстрее, чем рыть, работа скоро опять кончится. А Кошель мечтал о такой работе, которая никогда бы не кончалась.

Мовчан без остановок и без препятствий доехал до Сычанска.

Остановился у больницы, не заезжая во двор, пошел к моргу. Дверь была открыта, он спустился. Там была уже знакомая ему женщина. Она тоже узнала Трофима Сергеевича.

– Чего еще хотите?

– Скажите, а вот вы выдали нам… То, что там было. А откуда известно, что это был он?

– Кто?

– Ну, кого привезли.

– Запись в журнале сделали.

Женщина показала толстую тетрадь.

– Можно посмотреть?

– Да на здоровье.

Мовчан посмотрел.

Последняя запись была: «Бучило Р. С., 78 л.» Крупные разборчивые буквы. А перед этим – «С. Т. Мовчан, 24 г.» Но буквы другие – мелкие и торопливые.

– Это вы записали или они?

– Они. Чтобы, говорят, ошибки не было. Будто я когда ошибки делала! Двенадцать лет работаю, между прочим!

– То есть вы документов его не видели?

– А зачем они мне? Мы тут документы на хранение не принимаем, только людей в чистом виде. Документы в регистратуре. Или в милицию забирают. А то и у главврача хранятся, я в это не лезу, черт их там вообще разберет. – Женщина пожала плечами, неодобрительно глянув куда-то вверх, туда, где, в отличие от морга, принимающего людей в чистом виде, хоть и мертвом, существует куча каких-то бумажек и вообще всего, что только запутывает. А здесь – сухой остаток, без путаницы. Хотя, похоже, этому человеку и здесь что-то неясно. Это вносило ненужную сумятицу в душу женщины, поэтому она поторопила:

– Идите, идите, выясняйте, чего тут стоять, не музей!

Мовчан пошел в регистратуру.

Окошко было закрыто.

В приемном покое было трое. Мужчина лет тридцати торопливо переодевался, доставая одежду из пакета, что лежал рядом на скамейке с металлическими блестящими ножками, обтянутой коричневым дерматином. На ножках снизу белые пластиковые нашлепки-башмачки, чтобы не царапать пол, хотя этот пол невозможно исцарапать, он сделан из каменных плиток разнообразной формы, подогнанных друг под друга, как мозаика, с прожилками скрепляющего бетона. У Мовчана в саду тропинки и пол беседки так сделаны, он сам этим занимался, а помогал Степан, давно это было, лет уже двенадцать назад, и Степану было двенадцать, работал старательно, ему нравилось.

Над мужчиной стояла женщина, тоже лет тридцати, с ключами в руке, наверное, жена приехала на машине за мужем. И была еще тут врач, полная блондинка в очках, которая протягивала какой-то листок и нервно говорила:

– Распишитесь, я вам говорю!

– Не буду я расписываться! – отказался мужчина и закашлялся.

– Вы недолеченный самовольно уходите, а на мне ответственность, распишитесь!

– Что у вас там, в чем расписываться?

– Что самовольно уходите.

– А так не ясно?

– Так неизвестно, а так будет зафиксировано.

– Вот и фиксируйте.

– Я зафиксировала, надо расписаться.

– Слушайте, вы соображаете вообще? – Мужчина перемежал слова кашлем. – У меня там мать, отец, у меня дочь там, их, может, сейчас расстреливают из артиллерии уже, а я тут буду лежать?

– Не кричи, Никита, ты весь кашляешь, помолчи! – просила жена.

– Лежать вас никто не заставляет, вопрос не в этом, вопрос в том, почему я за вас должна отвечать? Распишитесь и ехайте куда хотите! Далеко хоть? – спросила врач у жены другим голосом, помягче, словно пыталась заручиться ее сочувствием и поддержкой.

– В Грежин.

– Что, в самом деле там уже стреляют?

– Да, было, потом перестали.

– Раз было, то опять начнут! – Мужчина вскочил, сунул снятую одежду в пакет. – Пойдем, Янка, чего стоишь?

– Ты бы расписался, в самом деле, людей подведешь.

– Вот, ё! Ну, распишусь, какая разница!

– Было бы о чем спорить! – Врачиха тут же прислонила листок к колонне.

Их было три, таких колонны, подпирающих невысокий потолок вестибюля, и Мовчан почему-то особо зафиксировал, что именно три и что они выкрашены снизу бледно-зеленой краской, а сверху побелены, как и потолок, он думал об этом так, будто важно было это запомнить – как и пол, и скамейку, и все остальное. Мовчан даже вгляделся в брелок ключей, которые держала женщина, и разглядел косую букву Н, значит, машина «хундай», как называют эту марку в Грежине, или «хёндай», как однажды Мовчан услышал от Степы, переспросил и узнал, что правильно произносить именно так.

Никита схватил авторучку (самую дешевую из дешевых, отметил Мовчан, прозрачный пластиковый цилиндр со стержнем, – и ему это тоже показалось важным), весь скособочился и высоко поднял локоть, расписываясь, отдал листок врачихе, которая сразу же подобрела и сказала уходящим мужу и жене:

– Удачно вам доехать! Господи, что делается! А вы по дороге заедьте в аптеку, ингалятор хотя бы купите на батарейках, небулайзер называется, и генсальбутамол к нему.

– Как? – остановилась жена, пытаясь запомнить.

– Генсальбутамол. Да вы скажите, что после воспаления для разжижения слизи, они сами дадут!

– Спасибо!

Муж и жена ушли.