Гении исчезают по пятницам

Филипп подождал еще около часа, но ничего не произошло, и он тоже отправился спать, а когда вернулся около семи, толстая женщина уже возилась на кухне. Завтракала она тоже в одиночестве. Потом отправилась по магазинам.

Агеев почти два часа ходил следом. Толстая женщина съездила на рынок, купила пучок зелени и килограмм огурцов, долго стояла у мясного прилавка, но так ничего и не выбрала. В супермаркете взяла батон хлеба и бутылку молдавского кагора. Видя, что поход за покупками окончен и она возвращается, Филипп забежал вперед и уже звонил в дверь, когда она появилась на площадке.

— Вы к кому? — спросила женщина устало, безо всякого подозрения или недоверия в голосе.

— Я ученик Николая Николаевича… — Филипп потупил глаза. — Узнал, примчался из Новосибирска — и вот, кажется, опоздал на похороны…

— Ну заходите. — Она не попросила показать документы, просто распахнула дверь перед незнакомым человеком.

Агеев прошел вслед за ней на кухню, присел, не дожидаясь особого приглашения, помолчал, пока она разбирала покупки.

— Я Полина Афанасьевна, можно тетя Поля, помогала вот Николаю Николаевичу по хозяйству. — Она вздохнула и поставила на плиту чайник.

— Я знаю, — Филипп тоже вздохнул. — Я был здесь с полгода назад, вы, наверное, не помните…

Филипп, конечно, рисковал. Кропоткин мог в принципе вести уединенный образ жизни и никого домой не приглашать, или у тети Поли память могла оказаться феноменальной. Но ложь сработала, она кивнула:

— К Николаю Николаевичу много таких приходило, он молодежь любил, и вас я помню как будто…

— Филипп. Филипп Агеев, — представился Филя. — Защитился у Николая Николаевича в двухтысячном, теперь вот в Новосибирске.

— Чем занимаетесь? — спросила она, наливая ему чай.

— Лазерами. Полупроводниковыми лазерами.

И снова он рисковал. Домработница могла оказаться не совсем темной деревенской бабой и, просто подавая кофе с плюшками гостям Кропоткина, могла нахвататься терминов, в которых Филя был несилен, да и с Кропоткиным у нее неизвестно какие были отношения: может, она при нем уже лет сорок существует и он ей за завтраком прочел развернутый курс лекций о своих лазерах. Но снова пронесло, о лазерах она тут же забыла, уселась напротив, подперла кулаками щеки:

— А Николая Николаевича на Котляковском похоронили. Такая красивая была панихида. Со священником. Много всяких слов хороших говорили. Столько людей пришло… — Она проглотила комок слез. — А я вот последние деньки тут доживаю, квартиру продадут, наверное, а может, Антон Николаевич станет тут жить…

— Как же это случилось? — спросил Филипп. — Он ведь на сердце даже не жаловался никогда.

— Не жаловался? А он разве когда-то на что-то вообще жаловался?

Филиппа столь краткий ответ не устраивал:

— Но и лекарств ведь не пил от сердца. Даже валидол никогда.

— Немолодой Николай Николаевич уже был. Вам, молодым, кажется, что болезни непременно должны причину иметь, вначале просто недомогание, потом хуже… Если вовремя врачей обегать, можно таблеточками спастись. А возраст — он уже сам по себе причина. И я, Филипп, знаете, даже рада, что все так получилось. Жалко, конечно, до слез жалко. Хожу по квартире, куда себя деть — не знаю. Мы с Николаем Николаевичем почти десять лет вместе прожили, с тех пор как жена его умерла. Она же меня, бедняжка, и пригласила, когда болеть начала. И знаете, лучше уж так — сразу, не мучаясь. Был здоровый человек, счастливый, работал, так счастливым и умер. Не успел даже понять, испугаться. Не был родным в тягость, сам от этого не страдал. Из ума не выжил, до последнего дня трудился… Вот и выходит, что хорошо вышло. Хорошего человека Бог к себе прибрал и легкую смерть ему уготовил.

— Не верится просто!.. — выдохнул Филипп. — Неужели же такого человека спасти не смогли? Лучших врачей мобилизовать! Лекарства самые новейшие. Сейчас ведь инфаркт лечат. И не месяцами, я точно знаю, за неделю людей на ноги ставят.

— Дорог вам, я смотрю, Николай Николаевич, — уже не сдерживая слезы, проговорила тетя Поля, — как за отцом родным скорбите.

Филиппу даже неловко стало, заморочил голову бедной женщине.

— А его до больницы даже не довезли, — продолжала она. — Он прямо тут на диване и скончался. Я как раз чай ему принесла, смотрю, он за сердце держится, бледный как смерть, воздух ртом хватает и вымолвить ничего не может. Я сразу «скорую». Тут я, дура, конечно, не сказала, что профессор и все прочее. Хотя сколько их в Москве, профессоров, — что, ко всякому лучших президентских врачей гонять станут? Приехали, правда, быстро, машина где-то рядом была. И пяти минут не прошло, а они уже в дверь звонят. И девчушка-врач. Молодая! Может, она и добрая и ласковая, но неопытная, наверно, совсем. Я их пока в гостиную провела, а Николай Николаевич уже и не дышит. Они, конечно, старались, докторша эта молоденькая сама чуть не плакала, так старалась. И в самое сердце его кололи, и массаж сердца делали, и в рот дышали, и этим… током сердце пробовали запустить. Только поздно уже было.