Гений пустого места

Ольга стремительно обняла его, и они некоторое время так посидели.

— Ну, вот следствие и решило, что Кузю убили в другом месте. Ну все, — сказал Пилюгин и похлопал жену по спине. — Ну, все, все. Свари нам кофе, Ольга.

— Какой еще кофе на ночь глядя?! Чаю зеленого, снотворное, и всем спать! Степ, ты меня слышишь? Давай быстро в ванную!

— Иду, мам.

— Свари мне кофе, Оль, — повторил Пилюгин. — Мить, я не знаю, конечно, но я бы…

— Не знает он! — пробормотал Хохлов. — Зато я знаю. Нам нужно довести дело до конца и сдать подполковнику Никоненко готового убийцу, хоть он и говорит, что этим делом занимаются областные, а он московский! Но мне почему-то хочется сдать гада именно ему. А тебе, Димон?

— И мне хочется.

— Значит, так и поступим.

— С ума сошли? — с ужасом спросила Ольга. — Я никуда вас не пущу! Димка, даже не думай!.. Тебе что, мало?! И… и…

— Не кричи, — сказал Пилюгин, взял ее за руку и притянул к себе. — Кузя — это наше дело, Оль. Больше ничье. Прав Хохлов.

— Дима, ты ненормальный! Арина, скажи что-нибудь, что ты сидишь как истукан! Они же, видишь куда собрались!..

— Они уже все решили, Ольга, — сказала Арина. — Мы их не остановим, разве ты не понимаешь?

— Умница, — похвалил Хохлов. — Просто молодец. Соображаешь. И вообще волноваться совершенно не из-за чего! Нас двое, а он один.

— Но он убийца! — Это крикнула Ольга.

И Хохлов, и Пилюгин улыбнулись одинаковыми улыбками, полными мужского превосходства, означавшими, что женщинам все равно объяснить ничего нельзя, да и не нужно!.. Они, мужики, должны довести дело до конца, и точка.

Мужчины идут на войну, женщины плачут дома.

Странно было идти на войну, когда все уже почти хорошо, когда дома горит уютный свет, когда дети собираются в ванную и ссорятся из-за того, кто пойдет первым, а у женщин такие родные и добрые лица! Странно, и очень не хочется, и в прошлой жизни Хохлов ни за что не пошел бы ни с кем воевать, но все изменилось, когда убили Кузю.

Одного из них убили, а второй как будто умер сам, только некого похоронить, и уж лучше было бы похоронить и поплакать над могилой, чем так, как сейчас, и Пилюгину еще только предстоит об этом узнать!..

Их было четверо, а стало вдвое меньше — большие потери, которые никак нельзя возместить, но можно поставить точку и жить дальше, стараясь не вспоминать и все-таки вспоминая!

Вот примерно так думал Хохлов, и ему очень хотелось поставить эту самую точку.

Они доехали очень быстро — в их городке до всего можно добраться за пять минут, а пешком пройти из конца в конец всего-то за час!..

Они доехали и еще некоторое время сидели в машине, курили и не разговаривали.

Очень на войну не хотелось.

Хохлов думал, что зря он потащил Димона из дому среди ночи, когда того только сегодня выпустили из каталажки, а Пилюгин думал, что зря он втянул друга в такую скверную историю. И обоим очень хотелось повернуть назад, и будь они в одиночестве, каждый непременно повернул бы, но они были вдвоем, и признаться в слабости — означало струсить.

Мальчики всю жизнь играют в войну, и самое тяжкое преступление в этой игре — струсить. Никак нельзя!..

— Пошли? — спросил Хохлов и задавил в пепельнице сигарету. — Раньше сядешь — раньше выйдешь! Пошли, Димон!

Не отвечая, Пилюгин полез из своей двери. Было темно, тихо и очень морозно, и дверь громко хлопнула, как выстрелила, в неподвижном выстуженном воздухе.

Они поднялись на третий этаж по скверной подъездной лестнице, Хохлов первый, Пилюгин за ним.

— Как ты думаешь, откроет?

Не отвечая, Хохлов нажал кнопку звонка, но за тонкой створкой не раздалось никакой трели, и тогда он сильно постучал в косяк двери.

За пыльным оконцем на лестничной клетке вставала луна, в морозной дымке казавшаяся призрачной и зыбкой, и больше всего на свете Хохлову хотелось уехать домой, к Родионовне, к собаке Тяпе и щенкам.

— Кого принесло? — спросили за дверью громко. — Чего надо?

— Это я, Хохлов. Открывай!

Воцарилось молчание, потом послышалось бормотание и звук отпираемого замка.

— А чего тебя принесло на ночь глядя?! Мне завтра на работу! Потерпеть не мог, что ли?!

И дверь распахнулась. Желтый свет ударил по глазам, и Хохлов зажмурился на секунду.

— Ты чего, не один, Митяй?! Кто это за тобой прется?!

— Это я, — сказал вошедший Пилюгин и захлопнул за собой дверь.

Хозяин сделал шаг назад. Лицо у него изменилось.

— Ты?! — спросил он и с трудом сглотнул, как будто судорога прошла по кадыку. Он передернулся и еще отступил назад. — А ты… откуда взялся?! Тебя же менты забрали, ты брата моего убил!

— Я не убивал, — сказал Пилюгин.

— Он не убивал, — повторил Хохлов. — Ты его убил, Максим. И мы это знаем. И ты это знаешь. Так что давай без фокусов!

Про «фокусы» говорили в каком-то сериале, и Хохлов сказал про них только потому, что вспомнил сериал, но все это совсем не походило на кино.

Не так он представлял себе финал греческой трагедии, когда зло наказано, а добро торжествует. Не было фанфар и победного пения труб и горнов, не было золотого сияния правды в вышине, а в этой самой вышине сияла желтая лампочка, и в комнате работал телевизор, отсвечивая синим.