Гений пустого места

– Собирайтесь, мамаша, – велел Хохлов собаке, которая рычала, вздыбив шерсть, но никак им не мешала. – Давай, давай, шевелись! Ольга, выходи отсюда!

Телефон у него в кармане опять зазвонил, но Хохлову было не до него.

Ольга, сунув за отворот шубы шерстяной недовольный оковалок, выскочила из подвала, и Хохлов полез за ней, а собака все не шла.

– Ну и сиди здесь, – сказал Хохлов. – Жди, когда тебя Хаким удавит!

Он стал выбираться за дверь, и тут собака легонько цапнула его за джинсы.

– Пошли! – заорал Хохлов. – Ну!..

И она поняла, отпустила и двинулась за ним. Вдоль дома, под самой стеной, как совершающие побег из тюрьмы – первая Ольга, замыкающая огромная собака, – они добрались до подъезда. Ольга полезла в карман за ключами, когда на асфальт упали две неестественно длинные островерхие тени и послышались голоса.

– Быстрее! – прошипел Хохлов. Щенки возились и пищали. Собака ждала и тихонько рычала.

Ольга выхватила ключи, уронила в снег, нагнулась и стала искать.

– Как ты мог, турецкая твоя морда, подвал не запереть? – слышалось совсем рядом. – Она там и пристроилась, пакость эта! Да еще с сосунками! И у этого, из милиции, никакого вооружения нету, чтобы пристрелить! Значит, удавишь и к ящикам оттащишь, слышишь, Хакимка? А сосунков утром подберешь.

– Да вэдь они нэ мэшают! – жалобно отвечал второй голос. – Нэ могу я собак давыть! И дэти у нее малые!

– Ничего не знаю! Сам допустил, сам и дави теперь!

Ольга нашла ключи, отперла, толкнула дверь, и они все как-то моментально протолкались внутрь.

Дверь закрывалась очень медленно, и все вместе они ринулись к лифту, словно на самом деле боялись Валентину Петровну, словно она на самом деле могла их остановить и силой отобрать у них щенков и убить собаку!

– Может, ты мне объяснишь, что случилось? – спросила Ольга, когда они наконец ввалились в квартиру. Спросила, но дожидаться ответа не стала.

Она бережно вытащила из-за пазухи щенка, сунула Хохлову в руки и велела подержать. Собака, на свету оказавшаяся еще более лохматой, свалявшейся и светло-коричневой масти, волновалась и рычала, и Ольга сказала, чтобы Хохлов дал ей понюхать щенка, пока найдется какое-нибудь старое одеяло. За пазухой его куртки происходило движение, возня и слышался писк.

– Видала? – спросил Хохлов и сунул собаке под нос щенка. – А ты идти не хотела. Оль! – крикнул он в глубину квартиры. – Ты особенно не суетись, я их к себе заберу!

Ольга показалась в коридоре с одеялом в руках.

– Всех?! – ужаснулась она и расстелила одеяло. – Иди, собака! Иди, ложись! Мить, как ты думаешь, она хочет есть? У меня есть щи. С мясом.

– Конечно, хочет, – Хохлов присел и вывалил из-за пазухи оставшихся щенков. Они были здоровенные, в мать, лобастые и похожие на медвежат. – Она же кормящая! Все кормящие постоянно хотят есть.

– Откуда ты знаешь? Или ты тоже был кормящей матерью?

Собака подошла, посмотрела на своих детей, которые копошились и попискивали на одеяле, а потом на Хохлова.

У нее была замученная морда, а выражение глаз точь-в-точь как у Ольги, когда она рассказывала о том, что Димона арестовали.

– Навязались все на мою шею, – сказал Хохлов в сердцах. – А у меня, между прочим, друга убили и денег украли целый мешок. Давай ложись, мамаша! Куда я вас всех теперь дену?

– Да, – согласилась Ольга у него за плечом. – Куда ты их всех денешь?..

Она постелила на пол газету, а на нее поставила миску, очень большую миску молока, наверное, целый литр.

Собака посмотрела на молоко и опять перевела взгляд на Хохлова.

– Ты ее смущаешь, – сказала Ольга. – Она стесняется есть при посторонних.

– Ешь, – велел Хохлов. – Ешь, не ломайся.

Собака подошла к миске, понюхала и еще постояла в нерешительности. Щенки возились на одеяле и пищали, уже сердито, вовсю. Собака в последний раз оглянулась на людей и стала лакать. Она была очень здоровая, и ей приходилось низко нагибать голову и сильно расставлять лапы, чтобы достать до миски.

Ольга за руку потянула Хохлова, он сделал шаг назад, чтобы не мешать, и издали они наблюдали, как ест большое и сильное животное, которое голодало всегда. Застарелый голод, который никогда не утолялся, держал собаку за горло, заставлял всхлипывать и стонать при каждом глотке, спина у нее мелко тряслась, как в ознобе, лопатки ходили ходуном под свалявшейся шерстью.

Иногда она поднимала голову, отдувалась, оглядывалась по сторонам и продолжала лакать.

– Пойду щи погрею, – тихонько сказала Ольга. – Не могу я на нее смотреть.

– Мяса положи, не забудь.

Собака вылизала миску, загнав ее в самый угол, потом зашла на одеяло, осторожно легла и в изнеможении прикрыла глаза.

Хохлов вытащил из угла миску, присел на корточки и погладил псину по голове.

– Как тебя звать-то, красавица?

Красавица не отвечала. Она вдруг шумно повалилась на бок, щенки засуетились и полезли ей под живот, и Хохлов понял, что она спит. Она спит, как смертельно уставший, замерзший и изголодавшийся человек, который приготовился умирать, но добрался до сторожки, где жарко натоплена печь и сколько угодно тушенки, хлеба и чая.

Хохлов пошел на кухню и объявил, что щей пока не надо.