Гений пустого места

В клубе, где Степка выступал в эту пятницу, было очень много народу, и на столиках стояли таблички с номерами — кому где сидеть. Родители волновались, громко разговаривали с чадами, стараясь перекричать музыку, которую включили «для разогрева». Вновь прибывшие родители оглядывали зал, шуршали портпледами, в которых привозили костюмы, и со встревоженными лицами устремлялись в «костюмерную», где дети переодевались.

Столик, за которым сидели Пилюгины, и Хохлов с Ариной, и еще Степкина партнерша с родителями, стоял у самого танцпола, и на нем красовался номер три, и Хохлов этим гордился. Номер три означал, что Степка высоко взлетел в неведомой ему табели о рангах и у него высокий рейтинг, а Хохлов искренне считал, что делом стоит заниматься только для того, чтобы быть в нем первым, самым лучшим, иначе и заниматься не стоит!

Растрепка сидел у Ольги на коленях и все порывался занять свободный стул, но мать не спускала его с рук, словно боялась, что если спустить, то с ним что-нибудь случится.

Арина протолкалась от барной стойки, принесла какие-то соки и крохотные бутербродики на блюде. Первое такое блюдо Хохлов уже съел и тут же принялся за второе. Кроме него, никто ничего не ел.

Степка, которому не разрешили допить сок, от нечего делать стал приставать к барышне.

— Натах, — спрашивал он. — А мне Вован сказал, что ты волосы красишь!

— А сам-то не красишь? — томно отвечала барышня, стреляя в него глазами.

— Я?! Не-а! А ты красишь, да?

— Ничего я не крашу! Это мой натуральный цвет.

— Ага, натуральный! Натуральный йогурт!

— Сам ты йогурт!

— Натах, Натах, ты только смотри ногу мне не отдави! Ты в прошлый раз ка-ак на ногу мою встала! Я чуть не завопил прям!

— Я?! Тебе?! Да ты сам мне сколько раз…

— Степ, отстань от нее, — велела Ольга.

— Наташ, прекрати, — сказала Наташина мать.

Всем было ясно, что говорится это «просто так», для порядка, а вовсе не для того, чтобы дети замолчали.

— А хочешь, я тебе сливочек напшикаю, — продолжал резвиться Степка, потрясая баллоном со взбитыми сливками, который демократично предлагался в комплекте с фруктами. — На клубничку! Перед выступлением в самый раз!

— Себе напшикай! Желательно на голову.

— Сейчас я тебе на голову!

— Мамотька, — спросил удивленный Растрепка, — затем сивки на гоову?

— Незачем, милый. Просто они шутят.

Степка переключился на Растрепку. Он зажал в зубах пучок зелени, завернутой в лаваш, так что тот свешивался у него изо рта с двух сторон, и начал:

— Я злой и страшный серый волк! Я в поросятах знаю толк! Р-р-р!..

— Мам, он меня пуга-аит!

— А ты не бойся.

— А когда начнется-то? — Хохлов съел все бутерброды со второго блюда и вопросительно посмотрел на Арину.

Примечательно, что она ответила вовсе не на вопрос, а на взгляд.

— Хватит, — сказала она решительно. — Лопнешь.

— Я?! — поразился Хохлов. — Я не лопну! Что тут было есть-то! Какие-то кнопки, а не бутерброды.

— Мить, ты можешь сколько влезет есть, — вступил Степка. — Ты же не танцуешь!

— Ма-ам, он щиплется!

— Где?!

— Под столом!

— У него сейчас выступление, малыш. Он просто волнуется.

— Я не волнуюсь! — провозгласил Степка. — Вот нисколечко не волнуюсь.

В это самое время на танцпол вышел нарядный худощавый человек с пробором в набриолиненных волосах, долго возился с аппаратурой, стучал по микрофону и что-то неслышно говорил звукорежиссеру. Затем он шикарно расшаркался на все стороны, провозгласил неизменное:

— Добрый вечер, дамы и господа!

И объявил, что показательные выступления танцоров в возрастной группе такой-то начинаются!

Аплодисменты, туш!..

Музыка загремела, все куда-то побежали, как будто поднятые внезапным ураганом, но быстро остановились и расселись по местам. Дети куда-то пропали, и Растрепка наконец вывернулся из рук Ольги и уселся на свободный стул с гордым и взрослым видом.

Хохлов искоса посмотрел на него.

Потом еще взглянул, прикидывая, спросить или не спрашивать, и решил, что сейчас самое подходящее время.

Растрепка занят и не почувствует никакого подвоха.

Хохлов быстро прикурил и подвинул к себе пепельницу. И наклонился к малышу. Он волновался, потому что от Растрепки сейчас зависело практически все — его, хохловская, теория не стоит выеденного яйца без Растрепки! Если малыш скажет совсем не то, что думает Хохлов, значит, конец. Нужно начинать все сначала.

— Растреп, — доверительно сказал он малышу на ухо, — ты зачем из окна пепельницу выбросил? Ты же знаешь, что пепельницами не играют, в них курят!

Шоколадные глазищи в длинных девичьих ресницах распахнулись еще шире и уставились на Хохлова.

Ох, какие глаза!.. Всем девчонкам погибель, а не глаза! У парня не должно быть таких глаз. И танцами парень заниматься не должен! Он должен быть в меру грязный, может быть, с синяком, и играть в хоккей на площадке во дворе!

— Растреп?..

Малыш слез со стула, деловито придвинул его поближе к дяде, забрался обратно, стал на колени и обеими ручками обнял Хохлова за шею.

— А ты никому не яскажешь?

— Скажу, — признался Хохлов. — Придется, милый!