Гении разведки

— Что делать. Приехал мой сменщик. Принял на связь его и целый ряд моих агентов. У нас такая преемственность всегда существовала.

— И вам не было обидно?

— Обидно — нет. Терять товарищей, расставаться — было больно, да. С такими людьми срастаешься сердцем.

— И вы никогда-никогда не возвращались к прежним связям?

— Бывали случаи, когда я уезжал из страны, проходило какое-то время, моя замена вступала в контакт с моим источником, а тот говорил: «Я с вами работать не буду». Тогда, значит, я ехал туда и решал проблему. Объяснял: забудем личные симпатии-антипатии, главное — работа.

— И много вот так приходилось ездить?

— Нет, таких случаев было немного. Мне тогда было 25–26, они — на несколько лет старше.

— И в каком вы были звании?

— Какое это сейчас имеет значение? Старший лейтенант.

— Признайтесь, а в нелегалы не тянуло? Ведь в ваших кругах это почитается за высший пилотаж.

— Думал я пойти по этому пути. Даже готовился.

— У вас хороший английский?

— Был хороший. С утра до вечера среди англичан. Их речь только и можно на улице перенять, никакие учебники вам этого не дадут. И еще практика общения с агентами… Принимали за валлийца — откуда у меня взялся такой акцент? Понятия не имею. Курил тогда трубку, зажимал в зубах. И с моим маленьким ростом терялся в толпе. Мог спокойно адаптироваться в любой англоговорящей стране.

— Так что же помешало?

— Когда узнали, что я в Англии провалился…

— Как — провалились? Вы же только что говорили — «никаких провалов».

— Видите ли, когда я начинал, измен среди наших не было. До войны уходили Орлов, Кривицкий — фигуры крупные, прогремели по всему миру. Из тех же, кого я знал, — никто. А в 1945-м в Канаде ушел шифровальщик военных Гузенко. Унес все, что было в резидентуре: шифры, личные записи резидента, его книжку со всякими пометками. Буквально ограбил. Канадский провал перебросился не только в США, но и в Европу. Началась страшная свистопляска. Пошли всякие контрольные проверки. Из-за этого работа была, по существу, прекращена на полтора года. Чтобы наши агенты не провалились, мы приказали: сидите тихо, никуда не ходите и не рыпайтесь, вот вам условия связи на все случаи жизни. Никого не взяли, но агентурная сеть пострадала. Некоторые, не дождавшись, занялись открытой просоветской деятельностью. Кое-кто потерял работу, нас интересовавшую. Другие ее сознательно сменили и сделались для нас бесполезны.

— Но вас-то как это коснулось?

— Агент меня продал.

— Английский?

— Какой же еще? Я с ним познакомился чисто, открыто — на приеме. Он знал, кто я и откуда. Завербовал его, работал с ним. Когда уезжал, то не передал своему сменщику, а оставил условия связи. И когда после провала в Канаде поднялась вся эта буря, он перепугался. Побежал в контрразведку и признался: «Барковский меня завербовал». Из Лондона я к тому времени уже уехал, но идти по нелегальной дорожке было бы большим риском.

— Откуда же вы узнали обо всем этом?

— Догадайтесь с трех попыток. Кто-то из этой, как вы говорите, «Кембриджской пятерки» нашего резидента предупредил. Кто, так и не знаю, но сообщили: «Барковского вашего продали».

— Владимир Борисович, ну давайте по-простому, откровенно.

— А я с вами не откровенно? Разве что без фамилий.

— Продал агент, а могли бы сдать и свои. Ведь в наше время подобное случается.

— Я и сегодня ни о каких таких сдачах не слышал. Враждебного отношения к себе никогда не испытывал. Все, кто меня знал, оказались людьми порядочными, не пытались как-то давить на мозоль. По крайней мере, за все мои командировки никаких противоречий, споров или свар с персоналом посольств не случалось. Но это тоже умение разведчика — сохранять хорошие отношения со своими.

— Вы считаете, что в то время конспирацию соблюдали строже, чем сейчас, что она была надежнее, лучше?

— Безусловно. Тогда совершенно исключались разговоры между разведчиками на тему, кто и чем занимается. Сегодня болтовни очень много. Хочется похвастаться, как-то показать собственную значимость. Какие-то намеки о том о сем. Кому это нужно?