Комм кольнул бедро резким сигналом вибрации — пришло текстовое сообщение. Следовательно, подозрения касаемо Бусловских подтвердились.
— Мне действительно нет дела до сталкерни, лазающей по агломерации, это компетенция рядовой полиции. Но если окажется, что твоя гостья причастна к исчезновению Дини, будь уверен — я её найду. Я уже знаю приметы, и стоит лишь мне дойти до дорожной службы — буду знать и как она выглядит. — Хантер навис над мальцом, приветливо улыбаясь. — Как считаешь, долго она по диким землям от чистовика пробегает?
— Света не при чём! — сломался Даня. — Она просто пришла меня навестить!
— Умничка, — похвалил Хантер. — Продолжай.
И Даня продолжил.
Неизвестный
Я живой — прямо сейчас? Или был жив тогда, до встречи с разорвавшими меня тварями? Или, быть может, буду позже?
В том мире, что до сих пор никак не отпустит память, существовала страна, подарившая всему миру искусство глупых мультиков, ещё более глупой музыки и откровенно дурацких изречений. Как бишь там было?.. Однажды во сне я, неизвестный, лицезрел себя собакой — радостно гавкающей за убегающими по шоссе шинами, и вовсе не считающая себя неизвестным. А потом я проснулся и понял, что я — это я, неизвестный. И теперь никак понять не могу, то ли я неизвестный, которому приснилось, что он гавкает за шинами, то ли это собаке что-то привиделось, и непонятно теперь — а вдруг это в самом деле сон собаки?
Ладно, кроме шуток. Я видел собственный полуобглоданный труп у самой границы гигантской пиро, не позволяющей пещере выстывать до нуля по ночам. Значит, тот я был по-настоящему, я лишь унаследовал его горький опыт и ненависть к пёстрым пятнам. И вспоминая о парадоксе корабля Тезея, я, наверное, уже и ненастоящий. Запасная флеш-карта для данных, ненастоящий чело…
«Цветочек» на запястье шевельнулся, на миг налился чернотой, и знакомый уже голос в памяти произнёс:
— Эпистрофи. Эпитахинси.
Я больше не рисковал писать прямо на камне. И мой импровизированный «счётчик Гейгера», и пиро явно научили беречься от любых материалов, способных в случае взрыва сильно навредить. И пусть фульгуритовая трубка до сих пор лежит неподалёку, готовая к новой зарядке газом, пусть ничего с моим писчим камнем не случилось — я больше не рискую.
Тем более, радиационное заражение я способен уловить собственными органами чувств. Писать же вполне можно на кусках древесины, чешуйках коры…
На верхней чешуйке два стилизованных треугольника смотрели влево, объединённые плавными обводами гидро. На нижней — её родная сестра, смотрящая вправо, объединённая аэро. Плавные обводы, резкие углы — соблюдая законы природы, мы, тем не менее, планируем некое насилие. Может быть, милосердная память, может быть, настройки местного репликационного центра — но я почти не помнил подробностей собственной гибели, а незаписанные юнан, если я их и выводил, из памяти выцвели почти полностью. Это некий механизм самозащиты, спасающий от возможных стрессовых расстройств, болевого шока и посмертного безумия. Логика простая — та жизнь закончилась, и тебе по хорошему лучше вовсе о ней не помнить.
Так-то оно, конечно, так. Но не имея ни клыков, ни когтей, ни хотя бы штанов, единственное, что позволит мне выжить здесь и сейчас — информация. Эти волшебные заклинания, замаскированные под якобы соблюдающие законы физики изящные формулы-обводы.
— Ладно, пробуем.
Я разметил аэро хицу в точности подобную собственному «цветочку» на писчем камне: расставил обломки обсидиана, кремния, солей селитры, несколько травинок с невычищенной белой дрянью, что чуть не растворила меня в прошлой жизни, фульгурит и крохотный кусочек янтаря.
Резанул себя по ладони острым куском обсидиана, почти уже не морщась от резкой боли. И, окунув в накопившуюся в ладони кровавую кляксу, вывел эпитахинси.
И крайне вовремя поднял перед лицом пострадавшую руку! Потому что камень, налившись ослепительным бело-голубым сиянием, взорвался! Меня отшвырнуло к стене, ладонь прошило насквозь несколькими каменными осколками — я еле успел наклонить голову, спасая глаза. И, чувствуя, как глаза заливает кровь с рассеченного лба, отключился, почти не чувствуя боли.
Новые юнан я не синтезировал в результате мозгового шторма, даже не выудил из прошлого. Тот голос, предлагавший полностью убрать воспоминания, всё же слукавил — события до смерти помнились отвратительно. Если что-то не успел нацарапать — скажи «прощай». Я бы забыл и гидро, и аэро, и пиро, не останься их силуэты в местах, где я их однажды проставил.
Гео я вовсе вспомнил уже отправляясь за провиантом. А ещё помнил, что если подняться повыше — можно различить несколько совсем гигантских юнан, надо полагать, берегущих местный биом от чего-то похуже, чем ледяной дождь, разумная плесень, радиационные всплески и далее по списку.