Гений войны Скобелев

Отец не мог не заметить этого. «Радуюсь твоему настоящему степенству, – писал он сыну. – Невольно думаешь, какие нелегкие заставляют иногда человека не пользоваться теми талантами, которыми природа наградила. В тебе столько хорошего, что позавидовать другому не грех, – и сердце, и ум, теперь ты переродился, готовясь на дело, останься таковым всегда – ты всех полюбишь, и тебя любить будут – опять земное спокойствие и счастье. Говорить тебе, как жить и быть тебе вдали, нечего – чем дальше, тем смотрят на твои вензеля более осторожно… и радуюсь за твою жену, которая так удачно купила ковры для твоего кабинета…».

Но это была только видимость спокойствия. Никакие ласки жены и ковры в кабинете не могли заставить молодого офицера отказаться от того пьянящего запаха порохового дыма, понюхав который он уже не желал ничего другого. Вот что писал по этому поводу друг Михаила Дмитриевича, великий русский художник В. В. Верещагин: «Горячий, простой и искренний, он не мог ужиться с пустой, надменной, холодной красавицей женой, и между ними на первых же порах раскрылась целая пропасть».

Тем не менее в первое время отношения между супругами были достаточно теплыми. В 1877 году у них даже родился сын, которого, как и отца, назвали Михаилом. Как сложилась дальнейшая судьба Михаила Михайловича Скобелева, доподлинно неизвестно. Но известно, что он был женат на Екатерине Георгиевне Нарышкиной (1875–1927) и умер в эмиграции 1943 году.

Таким образом, надежда родителей М. Д. Скобелева на то, что семейная жизнь может положительно повлиять и изменить характер сына в лучшую сторону, не оправдалась. Михаил Дмитриевич развелся с женой. Позднее он говорил: «Тот, кто хочет совершить великое, должен быть один. Женская любовь – это ножницы, обрезывающие крылья орлу».

Мария Николаевна пережила Скобелева и умерла в 1890 году. Но вполне возможно, что неудача в браке и сыграла в дальнейшей судьбе Михаила Дмитриевича некую роковую роль.

Тем не менее, Михаил Дмитриевич любил женщин и их общество. Однако В. И. Немирович-Данченко, хорошо знавший Михаила Дмитриевича, утверждал, что «Скобелев любил женщин по-своему. Он не давал им ничего из своего «я». Он говорил, что военный не должен привязываться, заводить семью… Он иногда говорил: «Игнатий Лайола (генерал ордена иезуитов. – Авт.) только потому и был велик, что не знал женщин и семьи… Кто хочет сделать что-нибудь крупное – оставайся одиноким…»

В. И. Немирович-Данченко вспоминает, что в очередной раз встретился с Михаилом Дмитриевичем в Бухаресте (Букарешт) после третьей Плевны, куда генерал поехал, чтобы отдохнуть, развеяться после тяжелых боев, «привести в порядок разбитые нервы». Тогда этот город (столица Румынского княжества), находившийся в тылу русской армии, играл роль своеобразного Лас-Вегаса. Там собирались боевые офицеры, получившие краткосрочный отпуск из частей, только что прибывшая необстрелянная молодежь, снабженцы, авантюристы всех мастей, женщины, следовавшие за войсками в благих целях, и женщины легкого поведения.

Вскоре после приезда Скобелев стал одной из самых ярких фигур прифронтового Бухареста. От приглашений не было отбоя, женщины не давали ему проходу.

Но Михаил Дмитриевич, который отнюдь не сторонился женщин, на этот раз отказывал во встрече многим, причем прежде всего тем, кто не пользовался дурной репутацией.

На вопрос, почему он поступает именно так, Скобелев ответил:

– Нужно бежать от порядочных женщин. Именно от порядочных. И военному – непременно. Иначе привяжешься, а двум богам – нет места в сердце… Война и семья – понятия несовместимые.

Художник В. В. Верещагин вспоминал:

«Незадолго перед смертью Скобелев хотел, как я слышал, жениться на бедной, но образованной девушке, чему помешал, однако, его развод, – известно, что он разъехался со своею женою и во что бы то ни стало настоял на разводе, так что ему пришлось принять на себя грех дела со всеми его стеснительными последствиями. Я говорю об этом потому, что Скобелев считался, да и любил, чтобы считали его отчаянным противником не только женитьбы, но и всякой прочной связи с женщиною.

Он был ребячески наивен в этих похождениях, на которые обыкновенно настойчиво зазывал и последствий которых крепко боялся.

Однажды в Петербурге, перед самым отъездом в Туркменский поход, встречаю Скобелева на Невском проспекте. Я утаптываю тротуар, он едет на паре серых.

– Стой, стой!.. Василий Васильевич, поедем ко мне!

– Зачем?

– Поедем, сам бог вас послал.

– Да что такое?

– Увидите; сам бог посылает вас.

Приезжаем. Михаил Дмитриевич насилу выходит из экипажа, едва переставляет ноги, брюзжит на прислугу, грозит прогнать всех, распекает адъютанта и ординарца… запирает двери.

– Василий Васильевич, голубчик, я болен… Посмотрите, что у меня? Если это… Я пущу себе пулю в лоб.

– Показывайте!

Я взглянул и ужаснулся. Расспросил его: он, как младенец невинный, подробно рассказал все, видимо, ничего не скрывая.

– Сколько я понимаю, это не то… – сказал я ему и потребовал, чтобы по крайней мере на три дня он лег в постель.