Гений зла Гитлер

Что до отрицательного компонента, то он сводился к «отталкивающе-разрушительному влиянию евреев и иудаизма в целом» – и отравлял все остальное.

Идея эта была чуть ли не буквальным парафразом статей Вагнера.

VIII

Адольф Гитлер был впечатлительным человеком. Как мы знаем, он тратил последние гроши на то, чтобы послушать в Опере вагнеровские постановки. Так что немудрено, что он не пропустил книги Чемберлена, и она, по-видимому, произвела на него большое впечатление.

Впоследствии он неоднократно хвалил ее автора. A поскольку мы «знаем будущее», то соблазнительно предположить, что вот тут-то, в расовой теории Чемберлена, и зарыт корень зла.

Но не будем преувеличивать воздействие книги на германское общество. Она была встречена с интересом уже в силу того, что оказалась связана с Вагнером – он был, так сказать, «властитель дум».

Его значение в жизни Германии, наверное, соответствовало значению Толстого в жизни России. Но восхищение художественным гением совсем не обязательно влечет за собой следование его этическим порывам.

В конце концов, увлечение Толстым ведь не вызвало же в России массового желания опроститься и уподобиться Платону Каратаеву?

Нечто подобное произошло и в Германии – книгой восхитились, но вытекающих из ее чтения выводов не сделали. Чемберлена, например, похвалил сам кайзер Вильгельм II, который пожелал с ним увидеться, и даже поделился мыслью, что Чемберлен создал «нечто значительное, что останется навсегда». Кайзер часто говорил подобные вещи.

На одной мысли он долго не останавливался и что-нибудь в том же духе – насчет значительного, что останется навсегда, – мог сказать и Вальтеру Ратенау, владельцу огромного электротехнического концерна, и Максу Варбургу, известному гамбургскому банкиру.

Тот факт, что они были евреями, ему не мешал.

Если уж на то пошло, то куда большую тревогу ему внушали «претензии низших классов» на равенство с людьми более достойными. Социальная дистанция между германским императором и нищим венским художником-самоучкой была невообразимой – но надо сказать, в отношении неприязни к «…низшим классам» они были довольно схожи. Гитлер, вспоминая свои венские времена, писал впоследствии, что не знает, что в окружающих его ужасало больше – их нищета и безнравственность или их интеллектуальная убогость? Известно, что в своей «общаге» он держался холодно и отчужденно и ни с кем не сближался.

Этот гадкий утенок совершенно явно ощущал себя лебедем.

IX

Отношения художника-лебедя с не признающими его «утками» – сюжет одновременно и очень старый, и вечно возобновляющийся. Жил-был в Германии некий гимназист, который из гимназии вылетел, соответственно, потеряв право на поступление в университет. Как говорил он сам:

«Не то чтобы я провалился на выпускных испытаниях – утверждать это было бы прямым бахвальством. Я вообще недотянул до последнего класса». И продолжает дальше в том же духе, описывая, как он не усидел и в страховой конторе, где вместо работы «исподтишка сочинял в стихах и в прозе любовную повестушку, которую и пристроил в журнал сугубо бунтарского направления».

А потом не унялся, а слушал пеструю мешанину лекций по истории, экономике и искусствоведению, а потом бросил все и отправился в Рим, где пробездельничал целый год, а потом, падая все ниже и ниже, стал соредактором богемного журнальчика…

Все это высказано самим бывшим гимназистом как бы в письме к своим разочаровавшимся в нем учителям, а дальше следует обращенный к ним вопрос:

«А нынче? А сегодня? С остекленевшим взором, в шерстяном шарфе вокруг шеи, я сижу в обществе столь же никчемных малых в анархистском кабачке? Или валяюсь в канаве, и как и следовало бы ожидать?»

Понятно, что вопрос чисто риторический – ибо на практике дело обстоит совершенно не так. Наш герой за завтраком уписывает хрустящее печенье, носит лакированную обувь, живет в большой квартире в избранной части города, и в подчинении у него «три дебелые служанки и одна шотландская овчарка».

Наконец, самое главное – бывший неудачливый гимназист, оказывается, женат, у него двое прекрасных детей, его тесть – профессор Королевского университета, и вообще, сообщает он своим бывшим учителям:

«У меня удивительно красивая молодая жена, принцесса, а не так себе женщина».