Гений Зла Муссолини

Ну и казалось бы, что общего между доном Мигелем Примо де Ривера, испанским грандом, 2-м маркизом де Эстелья и 8-м маркизом Собремонте, и Бенито Муссолини, радикальным журналистом, сыном кузнеца, не поднявшимся на военной службе выше чина капрала?

Однако же нет — всего через два месяца после захвата власти дон Мигель нашел время посетить Рим, встретился там с новым премьер-министром Италии, Бенито Муссолини, и сказал ему буквально следующее: «Вы, Ваше Превосходительство, принадлежите не только Италии. Вы — апостол мировой борьбы против распада и анархии. Фашизм — универсальный феномен, он должен охватить все нации мира. Фашизм — это Евангелие, живущее ныне».

Примо де Ривера, право же, опередил свое время.

Это к 1928 году про Муссолини в Италии стало возможным говорить, что он гений — в 1923-м это было еще не в ходу. И насчет «фашизма как всемирного феномена» поначалу не думал и сам дуче. Когда в Мюнхене случился «пивной путч»^[72], он презрительно сказал про его организаторов — прославленного генерала Людендорфа и какого-то Гитлера, мало кому известного: «Да ну, они просто клоуны!»

Муссолини в те ранние годы своего правления говорил, что фашизм не для эскпорта и что это — явление чисто итальянское. Фашист — в первую очередь боец, Бенито Муссолини — всего лишь первый боец Италии, и логика его та же, что и у командира штурмовых частей «ардитти»:

«Если я иду вперед — следуйте за мной. Если я двигаюсь назад — убейте меня. Если я паду в бою — отомстите за меня».

Но где-то к 1929 году фашизм стали понимать как нечто более широкое.

II

Из спонтанного движения фронтовиков, направленного на сокрушение «левых», фашизм стал чем-то вроде рецепта к «единению на базе патриотизма». Своего рода «третий путь» — вместо классовой борьбы предлагалось национальное примирение на базе общего патриотизма.

А регулирование отношений между «трудом» и «капиталом» брало на себя государство.

Как, собственно, и очень многое другое. Скажем, организацию крупных общественных работ, оплачиваемых все тем же государством. Что до общества в целом, то оно делилось не на социальные слои по принципу «богатый/бедный», а на отдельные «корпорации по профессиям», где у каждого было свое место.

Примерно как в «государстве» Фиуме, только делалось это не в интерпретации д’Аннунцио, а вполне серьезно. Такое построение непременно предполагало наличие какого-то национального лидера — сверхавторитетной фигуры, способной единым словом разрешить все противоречия.

Это можно было назвать «вождизмом».

Идею пытались имитировать, но если говорить не о Румынии или Литве, а о значительных странах, то получилось это только у Муссолини. Приблизительно с 1926 года в Италии начал развиваться подлинный «культ дуче», с размахом только что не сакральным.

Собственно, для самого дуче это стало одним из инструментов могущества.

Он оказался в положении непогрешимого оракула истины. В конце концов, все фракции фашистской партии признавали в нем родоначальника движения, и все министры служили ему — тому, кто их назначил и кто мановением руки мог их сместить.

Соответственно, утверждалось, что нет в истории такой фигуры, которую можно было бы сравнить с Муссолини. И что долг всякого итальянца — «верить, сражаться и повиноваться».

Учителям было предписано объяснять школьникам, как бескорыстен дуче и как он неправдоподобно храбр, мудр и решителен. Ему не нужны советы — он просто отдает приказы, и повиноваться им — высокая честь.

Его сравнивали с Аристотелем и Кантом, говорили, что он — величайший гений в истории Италии, выше, чем Данте или Микеланджело, что как политический деятель он выше Вашингтона и Линкольна, с их дутой славой, и что Бенито Муссолини, в сущности, выше даже Наполеона Бонапарта, «другого великого итальянца».

В общем, понятно, что внутри Италии с точки зрения славы уже нельзя было хватить еще выше, разве что присвоить Муссолини статус полубога, но оставалась еще и заграница.

И вот тут в отношении улучшения своей репутации дуче не щадил никаких усилий.

Про создание его «автобиографии» уже было сказано, но это был всего лишь один штрих в никогда не прекращающейся «битве за престиж».

Иностранные журналисты в Италии рассматривались как персоны высокого ранга. Дуче принимал их чаще, чем иностранных дипломатов, охотно давал им интервью и беседовал с ними «как журналист с журналистом». Положим, это касалось не всех, а только тех, кто представлял газеты важных и могущественных стран вроде Англии, но зато уж к ним отношение было самое уважительное. Например, им разрешалось сидеть в присутствии дуче, в то время как министрам правительства Италии это не разрешалось.

Министры Бенито Муссолини вообще должны были помнить свое место.

Свой рабочий кабинет в Риме он устроил в Палаццо Венеция^[73], в зале под названием «Карта мира» ^[74], который его строителями был задуман так, чтобы подавлять посетителя размерами помещения.

От входа и до письменного стола дуче надо было пройти добрых двадцать метров.