Основатель Фаланги был почтен так, как никогда еще не чествовали павших героев, но попытка фалангистов Аликанте линчевать заключенных-республиканцев в тамошней тюрьме была подавлена оружием. В свое время подполковник Франко, командир Испанского иностранного легиона, без всякого гнева и малейшего пристрастия расстреливал своих солдат за нарушение дисциплины, и сейчас, в 1939-м, став главой государства, он своим привычкам не изменил. Так что его не зря называли «хорошим офицером колониальных войск».
Но Франциско Франко был и чем-то большим.
31 декабря 1939 года он произнес поистине удивительную речь.
Вообще-то Франко, в отличие от Муссолини или Гитлера, отнюдь не блистал как оратор и говорил на публике редко и довольно неохотно. Однако в канун нового, 1940 года он изменил своим привычкам и в речи, обращенной к испанскому народу и транслируемой по радио, счел нужным покритиковать Англию и Соединенные Штаты за «…преследование и уничтожение их коммунистических партий».
Он поговорил еще о попрании англосаксами идей истинной демократии и о том, как справедливы изоляция и преследование евреев во многих странах Европы — понятное дело, за их жадность и эгоизм, но главный пункт, конечно, заключался в защите английских и американских коммунистов от несправедливых нападок.
В то время это вызвало сенсацию, и даже сейчас, право же, хочется протереть глаза и перечитать написанное. В конце концов, в той же «франкистской» Испании коммунистов — в лучшем для них случае — отправляли на каторжные работы.
Тем не менее все правильно — речь была действительно произнесена. И конечно же, напрашивается вопрос — для чего Франко все это говорил? Ну, у него были свои соображения.
Во-первых, он хотел сказать нечто приятное немцам.
В конце 1939 года Пакт Молотова — Риббентропа служил краеугольным камнем германской стратегии в войне. Британская блокада была бессильна остановить германскую экономику, с Востока в Рейх безотказно поступало и продовольствие, и нефть, и стратегическое сырье, включая даже дефицитный каучук, закупаемый в Азии и транзитом через СССР доставлявшийся в Германию. Так что нелицеприятная критика англичан за их недружественное отношение к английским коммунистам в ведомстве Геббельса была встречена благосклонно — министр пропаганды даже отметил, что наконец-то Германия получила что-то за свое содействие Испании в 1936–1939 годах.
А во-вторых, Франко ни словом не задел действительные английские интересы. В частности, в своей публичной речи он даже — и не коснулся «английского анклава на испанской земле» — Гибралтара, который служил заботой всех испанских правительств, начиная с 1713 года.
Генерал Франко, конечно, не владел иностранными языками, но то, что «англичане — люди практичные», понимал очень хорошо. И, по-видимому, понадеялся, что его «защиту английских коммунистов» они воспримут как упражнение в риторике.
А вот его сдержанность в отношении Гибралтара отметят и каких-нибудь поспешных действий против испанской морской торговли не предпримут. В дипломатии, в конце концов, важно не только то, что сказано.
Иногда еще важнее то, о чем было решено умолчать.
Испанская Партия
I
Что и говорить — у генерала Франциско Франко не было ни опыта, ни изощренного интеллекта Г. Каспарова, но свою партию ему пришлось играть, и при этом — в весьма острой ситуации.
Обидная неудача в Норвегии вызвала в Англии взрыв негодования, за которым последовала смена правительства. Новым премьер-министром Великобритании стал Уинстон Черчилль.
Он вступил в свои полномочия 10 мая 1940 года, но в тот же день германские войска неожиданно перешли в наступление в Бельгии и Голландии. В ходе сражения фронт оказался прорван, ситуация полностью вышла из-под контроля англо-французского командования, и катастрофа на Западном фронте начала развиваться со скоростью камня, летящего вниз.
Уже 16 мая чрезвычайный посол Франции в Мадриде маршал Пэтен явился к Франко для прощальной аудиенции — его отзывали на родину. И у него состоялся тогда с генералиссимусом интересный разговор. Пэтен сказал, что «он нужен своей стране для того, чтобы подписать перемирие и спасти то, что еще возможно».
Франко ответил ему следующим образом: