Гений зла

лет моя подруга, которая училась вместе со мной и училась у

Локшина, пришла ко мне и сказала: «Я тебе должна сказать очень

страшную вещь. Я была в гостях у одного профессора

Университета (я боюсь, может быть, я ошибусь в фамилии, ну

вроде Поспелов), у него был приём какой-то там, было много

народу и вот они сказали, что Локшин служит в НКВД.» – Я

говорю: «Откуда они это могут знать?» – Она говорит: «Ну,

знаешь, племянница Верочка». Опять этот страшный призрак –

племянница Верочка. Вы знаете, я ни разу не слышала, чтобы

Вольпин это кому-то говорил. А вот адрес всегда назывался один.

Это она говорит, что она никогда публично не называла. Откуда

вот Якобсон, который приходил к Локшину, откуда он узнал?

Откуда узнал Нагибин, который в книжке, не называя фамилий

[пересказал версию Прохоровой], но музыканты все уже знали [о

ком идет речь]? Ко мне подходили в течение нескольких лет

люди, зная, что я с ним [Локшиным] дружна и предупреждали

меня из хороших намерений, чтоб я была осторожна. И, значит,

это накапливалось всё время. А сколько музыкантов, которые ей

[Прохоровой] так слепо поверили, что продолжают эту же

компанию – лжи, клеветы. И меня удивляет, что музыканты

очень хорошие – я не понимаю, они что – не слышали музыки

Локшина, не понимают, не хотят слышать? Они её не только не

слушают, они делают всё от них возможное во всех филармониях

всего мира [чтобы музыка Локшина не звучала]. Когда речь идёт

о Локшине – они говорят то, что говорит эта Вера. Понимаете?

Это вот как клевета в «Севильском цирюльнике». Клевета

сначала тихо, потихоньку журчит, как ручеёк, и дальше, всё

дальше и дальше. И вот это всё по всему свету и потом, как

бомба разрывает. И вот эту бомбу она разорвала, вот написав вот

эту статью в газете. Статья, которая написана как бы мужской

рукой – я бы сказала. И это я ощутила, как пощёчину лично себе,

потому что я этого человека [Локшина] знала больше 40 лет и я

ему говорила всё, что я думаю, и я знаю его мнение по поводу

этого режима. Естественно, как интеллигентный человек мог

воспринимать этот террористический режим – однозначно ведь

это. И она [Прохорова] уже боролась не с Локшиным, потому что

его 15 лет не было в живых. Значит, она продолжает борьбу с его

музыкой, она сделала это перед тем, как должен был исполняться

его Реквием. То есть она хотела помешать его исполнению. Я не

знаю, как можно назвать такой поступок. Я просто не нахожу

слов.

Вот, пока Локшин был жив, и эти слухи циркулировали только в

кулуарах. И в основном, сначала только музыканты [поверили

Прохоровой], потом это перешло в университетские круги, потом

за границу постепенно. И вот, когда у него были трудности с

исполнениями – я считаю, что просто он не умел ходить, не умел

просить. И вот, пока Баршай играл – всё исполнялось. И это то,

что он писал для камерного оркестра. А когда он писал для

большого оркестра – ведь это же просто невозможно понять,

невозможно это принять, есть сочинения, которые ни разу не

исполнялись. Есть сочинения, которые даже не опубликованы.

Значит, никто и не может их исполнить. А ведь у него каждое

сочинение – это шедевр. Это любой музыкант может сказать, тот,

кто умеет слушать. Да и после смерти Александра Лазаревича,

по-моему, Татьяна Борисовна – его вдова – обратилась к

Рождественскому (или сын, я не помню уж кто) и попросили

исполнить сочинение Локшина. И вдруг он отвечает: «Вы мне

сначала представьте справку из КГБ, что он там не работает». Вы

знаете, ну как можно на это реагировать? Я просто не знаю, как.

Значит, человек – очень хорошо исполнял его [Локшина] музыку,

и он «Киплинга» [т.е. 3-ю симфонию Локшина] исполнял в

Лондоне (кстати, Александра Лазаревича туда не выпустили на

премьеру). Он потом и Четвёртую симфонию играл, ещё играл и

очень хорошо играл. И вдруг вот такая ещё пощёчина.

Понимаете, то, что госпожа Прохорова пишет в статье – это

настолько всё придумано и лживо…

Что я вам могу еще сказать насчет Вольпина?

Вот моя знакомая – она журналистка. Она сочинения Вольпина

читала в рукописях, даже ещё в 60-х годах. Они всё время

циркулировали. И поскольку она журналистка – она иногда была

в профкоме литераторов. И вот она говорит, каждый раз, когда

туда приходил Вольпин – литераторы разбегались. Потому что

они боялись с ним разговаривать, потому что он всегда открыто

все вещи называл своими именами, и все боялись быть

соучастниками. И поэтому известно было – вот он пришёл, и все

куда-то исчезали. Видимо, Александр Лазаревич имел несчастье

познакомиться и с Верой, и с Вольпиным в то время, когда за

ними следили. Кстати, у Веры Прохоровой вся её родня – они же

все были арестованы. Осталась она одна. И ясно, что за ней

могли следить. И за ним [Вольпиным], когда он говорил везде всё

вслух. И вот он [Локшин] – это такое несчастье вот с ним

случилось, что он с ними познакомился. А на них не надо было

доносить, они сами на себя доносили.

…Понимаете, конечно, она [Прохорова] уже старый человек и

вроде бы нельзя так её судить, но нужно же судить, если человек

совершает преступление. Я считаю, что это преступление,

потому что она закрыла доступ к музыке Локшина. Люди не