Гений

Мисс Финч жила в одной квартире со своими родными, на восточном конце Двадцать шестой улицы; ее студия была расположена на третьем этаже и выходила окнами на север. Однако жизнь в лоне семьи не препятствовала развитию ее утонченной индивидуальности, открывшей Юджину как бы новый мир. В ее комнате, отделанной в серебристых, коричневых и серых тонах, в одном углу стоял огромный канделябр, вышиною не менее пяти футов, а в другом — великолепный резной ларь старинной фламандской работы. На письменном столе с книжными полками темного орехового дерева теснились прелюбопытные издания — «Марий эпикуреец» Пейтера, «Жены художников» Доде, «История моего сердца» Ричарда Джефриса, «Aes Triplex»[6] Стивенсона, «Касида» Ричарда Бертона, «Дом жизни» Россетти, «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше. Достаточно было Юджину окинуть взглядом комнату и ее хозяйку, как ему стало ясно, что самое присутствие здесь этих книг должно говорить за себя. Он с большим интересом вертел их в руках, прочитывая наугад отдельные абзацы, рассматривал картины на стенках, заглянул во все уголки мастерской, запечатлевая в памяти ее достопримечательности. Он понимал, что это чрезвычайно важное для него знакомство, и, чтобы закрепить его, старался произвести на хозяйку этой чудесной студии как можно лучшее впечатление.

Мириэм Финч с первого же взгляда заинтересовалась Юджином. В нем угадывалось столько силы, любознательности и умения понимать и ценить, что она не могла остаться к нему равнодушной. Что-то заставило ее мысленно сравнивать его с зажженной лампой, отбрасывающей ровный ласковый свет. Не успев познакомиться с хозяйкой студии, Юджин стал бродить по комнате, рассматривая картины, бронзовые и терракотовые фигурки, расспрашивая, чье это, кто рисовал, кто сделал.

— Ни об одной из этих книг я даже не слыхал, — откровенно признался он, просмотрев ее небольшую, тщательно подобранную библиотечку.

— Тут есть замечательные вещи, — сказала она, подходя к нему.

Ей нравилось его простодушное признание, — словно потянуло свежим ветерком. Ричард Уилер, приведший Юджина, нимало не обижался на то, что о нем забыли. Он хотел, чтобы Мириэм Финч полностью насладилась его «находкой».

— Знаете, — сказал Юджин, отрываясь от «Касиды» Бертона и глядя в карие глаза Мириэм, — у меня от Нью-Йорка голова идет кругом. Это такой замечательный город.

— Что вы имеете в виду? — спросила она.

— А то, что в нем столько всевозможных чудес. Я на днях видел лавку, где полным-полно всяких старинных украшений, драгоценностей, невиданных камней и одеяний. И, бог ты мой, чего там только нет! Такого количества вещей я не видел за всю свою жизнь. Да взять хотя бы этот непритязательный с виду дом в тихом переулке — и вдруг такая комната! Снаружи как будто ничего особенного, а внутри — прямо дух захватывает, столько роскоши, такие произведения искусства!

— Вы говорите об этой комнате? — спросила она.

— Ну, конечно, — ответил он.

— Прошу вас заметить, мистер Уилер, — сказала Мириэм, обращаясь к своему молодому другу-редактору, — в первый раз в жизни меня обвиняют в том, что я купаюсь в роскоши. Поэтому, когда будете писать обо мне, не забудьте упомянуть об окружающей меня роскоши. Мне это нравится!

— Непременно, я так и сделаю.

— Обязательно. И о произведениях искусства тоже.

— Разумеется, и о произведениях искусства тоже, — сказал Уилер.

Юджин улыбнулся. Ему нравилась живость Мириэм.

— Я знаю, что вы хотите сказать, — заметила она. — Я испытывала то же в Париже. Заходишь в маленький домишко, самый обыкновенный с виду, и наталкиваешься на изумительные вещи — груды прелестных нарядов, всякая старина, драгоценности. Где это я читала такую статью?

— Надеюсь, не в «Крэфт?» — сказал Уилер.

— Нет, не думаю. Кажется, в «Харперс базар».

— Какая гадость! — воскликнул Уилер. — «Харперс базар», — нашли что читать!

— Но ведь это как раз ваша тема. Почему бы вам не написать об этом в своем журнале?

— Обязательно напишу, — пообещал он.

Юджин подошел к роялю, стал перебирать кипу нот. И опять наткнулся на незнакомые ему и, очевидно, выдающиеся вещи — «Арабский танец» Грига, «Es war ein Traum»[7] Лассена, «Элегия» Массне, «Нимфы и пастушки» Перселя, — вещи, самые названия которых говорили о чем-то ярком и красивом. Глюк, Сгамбатти, Россини, Чайковский, итальянец Скарлатти… Юджину стало ясно, как мало он знает музыку.

— Сыграйте что-нибудь, — попросил он, и Мириэм с улыбкой подошла к роялю.

— Вы знаете романс «Es war ein Traum»? — спросила она.

— Нет, — сказал он.

— Очаровательная вещь, — сказал Уилер. — Спойте!

Юджин и раньше предполагал, что Мириэм поет, но это богатство красок в ее голосе было для него неожиданностью. Голос был не сильный, но приятный и теплый, и его вполне хватило для тех вещей, которые она бралась петь. Она подбирала для себя музыку так же, как туалеты, — сообразуясь со своей индивидуальностью. Лирические, исполненные поэзии интонации спетого ею романса произвели на Юджина огромное впечатление. Он был в восторге.