Гениталии истины

Более всего в консерватории Ваню поразили гигантские портреты великих композиторов, внаглую развешенные по стенам. Тут было отчего замереть детскому сердцу. Ведь мальчик был маленький, а портреты большие! Поэтому со всей очевидностью выходило, что со всеми своими мыселками и чувствийками Ваня был размером, ну, в лучшем случае, с Вагнеров нос, а то и вовсе терялся в бороде вышеупомянутого Римского-Корсакова.

Когда Шахерезада приступила к рассказу о подвигах Синдбада-морехода, Ваня заснул. Ольга Васильевна поспешно заволновалась. Уж ей-то было известно, что корабль Синдбада уже через две-три минуты потерпит крушение, каковую трагедию Повелитель Цветастых Сказок господин Римский-Корсаков повелел, что было раз и навсегда зафиксировано в партитуре, обозначать оглушительным ударом в китайский гонг. Ведь будучи по природе своей морским офицером, он знал как никто, какую угрозу подчас таит в себе мёртвый штиль.

Тут, к слову, уместно напомнить, что китайский гонг – препротивнейший инструмент, способный издавать столь же пронзительный, сколь и эффективный, прямо-таки звоногул. Да-а, простым звоном, равно как и гулом, этот звук назвать невозможно. Посему, как это принято у людей, когда они, с одной стороны, затрудняются дать чему-либо точное определение, а с другой – не очень-то и хотят тратить своё время на поиски идеального слова, синтез звона и гула, в данном случае, даёт представление об этом чудовищном звуке. Конечно, скажете вы, звоногул может издавать и колокол! Да, однако в момент нанесения удара он не даёт такой скандально-высокой интонации, какая, по всей видимости, казалась Морскому-Корсакову идеально передающей всю глубину отчаяния горе-кладоискателя Морехода-Синдабада.

Тем не менее, Ольга Васильевна, лучше многих знающая, чем чреват внезапный удар в гонг на озверелом фортиссимо (а от этого не проснётся разве лишь тот мёрвый, что и после смерти не избавился от лености духа), как обычно недооценила своего дитятю. Оный дитятя глазами-то, конечно, похлопал, но никакой истерики не устроил и уж тем более не заплакал.

Ване не понравился Римский-Корсаков. Хотя история Шахерезады его взволновала. Ведь доминирование – это всегда интересно, в особенности, если решительно невозможно разобраться, кто же круче на самом деле.

По окончании концерта к Ване явилась мечта. Это произошло в процессе ожидания им собственной матушки, на неопределённое время скрывшейся в дамской комнате. Тем, кто бывал в Московской Консерватории в далёкие ныне семидесятые, надеюсь, можно не объяснять, что справить нужду для большинства женщин было целой проблемой, и удовлетворение этого, казалось бы, естественного желания требовало изрядной доли терпения и смирения перед объективным положением дел. Такая же ситуация наблюдалась и во всех без исключенья столичных театрах.

«Как было бы здорово, – думал маленький Ваня, – если бы у меня было такое невидимое оружие, которое бы бесшумно стреляло какими-нибудь маленькими отравленными иголочками и вообще было бы сделано в виде какой-нибудь совершенно безобидной вещи!» В качестве безобидной вещи ему почему-то сразу представилась стеклянная баночка из под валидола, в которой даже лежали для конспирации несколько таблеток. Ваня ярко представил себе, как огромная толстая тётя в чёрных брюках и сиреневой кофте, с маленькой бордовой сумочкой в руках, внезапно хватается за свой толстый бок и с нелепыми гримасами валится замертво на красный ковёр и катится вниз по огромной консерваторской лестнице, сбивая с ног других, таких же толстых и ужасных, тёток и их лысых пузатых спутников. Вокруг немедленно начинается паника. Все начинают кричать и бегать. Ваня же продолжает незаметно постреливать из своего стеклянного пузырька. А люди падают и падают, сбиваясь в мёртвую кучу малу под лестницей. Прибегают милиционеры, ищут убийцу, но никому и в голову не приходит, что весь этот судный кошмар устроил «невинный» шестилетний ребёнок, хлопающий своими чистыми глазками и вертящий в руках маленький стеклянный пузырёк с таблетками. В конце концов, он убивает и милиционеров...

От этих фантазий Ваню отвлекла мама, которой наконец-то всё удалось в дамской комнате. Пока они стояли в очереди в гардероб, его вниманием завладела высокая статная женщина лет тридцати с длинными распущенными рыжими волосами. На ней была чёрная водолазка и клетчатая юбка чуть ниже колен, то есть довольно короткая для конца семидесятых годов. Они с её кавалером уже получили одежду, и рыжая женщина вот-вот должна была снять туфельки, чтобы обуть сапоги.