Гениталии Истины

— С добрым утром, Лео! У меня есть к тебе две претензии, и обе серьёзные. Во-первых, ты зря съел мой рот. Я думаю, тебе известно, что женщины этого не прощают. И уж конечно, тебе не следовало сжигать моё прежнее тело. Спору нет, вагины у меня раньше не было, и хотя та, что есть у меня теперь, и не первой свежести, я вам очень признательна. Будет повод — непременно опробую!

Эйлер молча хлопал глазами и чтоб не выдать внутреннего волнения, улыбался якобы сальной улыбкой.

— Для того, чтобы донести до тебя смысл второй моей претензии, — продолжала меж тем Алёнка, — мне придётся сперва открыть тебе кое на что глаза.

— Сделай милость, малышка! — попытался пошутить экстрасенс.

— Дело в том, что ты, мой дорогой, не один такой умный. Короче говоря, дома тебя ждёт сюрприз. Во-первых, я приготовила тебе твою любимую мрачную запеканку, а во-вторых… Во-вторых, сам увидишь. Я же, кажется, много раз предупреждала вас, мои умные яйца, я не из тех кукол, что прощают измены.

— Ты? — воскликнул Эйлер. — Я чего-то не понимаю!

— Вот и я об этом, мой милый! — сказало то, что некогда было Мартой.

«Странное дело! — подумал экстрасенс и почесался, — она приготовила мне мрачную запеканку, она не из тех, кто прощает измены! И она даже назвала меня „мои умные яйца“! Так, как называет меня одна лишь Бригитта! Неужели?» И он спросил её об этом прямо.

— Не совсем. — ответила Хелен. — Я — это я, а её я сделала душою своей вагины.

— А она сама? С ней-то что? Да как ты посмела, сучка?!

Алёнка расхохоталась ему в лицо. «Сюр-прииз!» — промурлыкала она столь безукоризненно гадко, как умеют одни лишь стареющие американки.

— Да и потом, что значит она сама? Она — вот! — добавила девушка и раздвинула ноги. Эйлер инстинктивно потянулся к её вульве, но Фортуна снова сомкнула бёдра.

— Мне кажется, тебя пора домой, Лео! — сообщила она. — А я ещё немного посплю. Я, знаешь ли, ужасно устала от всего этого. Всего хорошего!

И с этими словами она перевернулась на другой бок.

А через двадцать минут Эйлер уже отпирал замок собственной входной двери. Картина, представшая его взору как обычно была точь-в-точь такой, как он и предполагал, пока мчался на машине домой. То, что некогда было фрау Бригиттой, превратилось в фарфоровый труп, а в духовом шкафу его дожидалась самая мрачная запеканка, какую ему когда-либо доводилось есть.

Эйлер позвонил в маппет-морг и приступил к трапезе. Когда он съел свой первый завтрак вдовца, у него заболел было зуб мудрости, но его довольно быстро удалось заговорить.

Тут как раз и подъехали трое страусов, сотрудников морга. Они разбили клювами фарфоровую Бригитту, сложили осколки в синий мешок и попросили разрешенья откланяться. Экстрасенс не имел возражений.

39

«Деструктивные культы, депрессивные культы, экспрессивные культы, эксклюзивные культы. Глупость какая! — думал Мишутка, — Что мне теперь, пойти повеситься что ли, если действительно только я один знаю правду! Я же не виноват, что так получилось! Извините, на всё воля божья!». Подумав подобное, он решил, что это, пожалуй, стоит записать.

Медвежонок поднялся из-за стола, взял заварочный чайник, зашёл в санузел, вылил старую заварку, вернулся на кухню, заварил новую. Пока в жерло тёмно-синего фарфорового чайника, поступал кипяток, Мишуткино внутреннее бормотанье звучало примерно так: «Заварка новая — новая-кленовая — какая же она кленовая? — а вот бы был такой чай из кленовых листьев! — почему обязательно из кленовых? — можно и из дубовых! — дубовый чай! — приходите ко мне на дубовый чай! — а что у вас на первое? — а на первое у нас каша берёзовая! — угощайтесь! — всегда пожалуйста! — а почему бы мне, кстати, Тяпу по субботам не бить? Какая разница, муж я ей или нет? Да и кто тогда её муж? Кто тогда её муж, если не я? А может и вправду жениться на ней? Тогда, правда, Андрюшу придётся усыновлять, а мальчик — не подарок, конечно. Ой, не подарок! Ой, а его тоже буду по субботам бить! Точно! Буду всех по субботам бить! Будут у меня оба орать, святое семейство, кто кого переорёт! А что-то я такое записать только что собирался? А-а, вспомнил! Про то, что только я один знаю правду, и по сравнению с этим, даже не имеет значения, в чём именно она заключается! Потому что в том-то она и состоит, что лишь я один её знаю! Всё-таки это надо записать — забуду!» Он закрыл чайник крышечкой, накрыл его сверху своей бурой пижамой, неведомо как попавшей на кухню, и пошёл в комнату за тетрадкой.