Генму

— Рот крупный, губы тонкие. Нижняя челюсть широкая и массивная, подбородок волевой, грубый. Брови густые, почти прямые. Глаза сидят глубоко и кажутся маленькими. Расстояние между внутренними углами глаз большое.

Найт чувствовал себя экспонатом в кунсткамере. Ужасная, тяжкая обида душила его. Но тон учителя был странным — вовсе не ехидным или унизительным. Господин Миккейн отошёл от мальчика и обратился к аудитории, чуть разведя руки в стороны:

— К сожалению, не представляется возможным оценить пигментацию данного субъекта, так как она отсутствует. Но я готов биться об заклад — даже если бы уровень меланина у нашего, как вы его называете, «генму» был в относительной норме, всё равно он был бы очень светлокожим, светловолосым, с тенденцией к чуть заметной рыжине, и светлоглазым. Перед вами, господа, удивительное явление, игра природы, когда определённый хромосомный набор каким-то образом, так сказать, «всплывает» из моря накопившейся генетической шелухи, очищается, разворачивается во всей своей красе. Вы имеете уникальную возможность наблюдать практически чистейшего представителя так называемой фальской, или дальской расы. Настоящий реликт. Именно такими на заре цивилизации были наши предки-кроманьонцы, которые стёрли с лица земли неандертальцев с их историей, прошу заметить, в сотни тысяч лет, и от которых в дальнейшем произошли все ветви единственной сохранившейся к данному моменту расы — европеоидной. Именно к этому идеалу неосознанно стремится наше правительство с его генетическими комиссиями и контролем репродукции населения. Этот юноша есть возвращение к понятию «Человек». И, вероятно, представителя именно его расы изображал великий Леонардо да Винчи в своём знаменитом круге золотого соотношения пропорций, как образец Человека Разумного.

В аудитории стало совсем тихо. В центре амфитеатра в солнечных лучах неподвижно стоял длинный, тощий, несуразный альбинос, растерянно хлопающий белыми ресницами.

Господин Миккейн сунул руки в карманы брюк и усмехнулся:

— По сравнению с ним все мы генму. Даже Император.

В полной тишине он подошёл к Найту, похлопал его по плечу и сказал:

— Кстати, юноша, вы были правы. «Упряжка» — это что-то наподобие женского поводка. Присаживайтесь на ваше место.

Найт встрепенулся и почти бегом вернулся на четвёртый ряд. Его провожали растерянные и изумлённые взгляды. Уши мальчика всё ещё горели от смущения, но теперь грудь распирало от никогда прежде не испытанной гордости. Он не понял почти ничего из того, что сказал о нём историк, но он стоял там под взглядами сотен глаз не как диковинный уродец, а как нечто уникальное и прекрасное в своей уникальности.

— Смотри не возгордись особо, кроманьонец! — усмехнулся Делейт и, чуть наклонившись вперёд, похлопал Найта по плечу.

— Господин Миккейн! — поднял руку кто-то из середины зала.

— Я вас слушаю.

— А я похож на образец человека?

Аудитория неравномерно прыснула со смеху.

— Ну, что-то человеческое в вас, определённо, есть, — историк улыбнулся, снял очки и принялся протирать их фланелевым платочком.

Мальчишки начали вскакивать один за другим, тянуть руки, кричать наперебой:

— А я похож? А я? А я? А я?

Во всеобщем гвалте Найт поднял руку уже довольно решительно. Постепенно гомон стих. Все взгляды обратились к альбиносу.

— Слушаю, — кивнул господин Миккейн.

— Я хотел спросить. А кто такой Леонардо да Винчи?

Глава 5

Постепенно Найт освоился и привык к нехитрым правилам жизни в Академии. Удивительным образом ему удалось избежать роли «мальчика для битья». Найт скорее снискал славу «местной достопримечательности». На Боевом отделении так и говорили: «В пятом блоке есть достопримечательность, всамделишный генму». Пятнадцатилетний мальчик с отделения Синтеза, страдавший дальтонизмом, с облегчением передал эстафету сомнительной популярности абсолютному альбиносу. Более в Академии не было ни одного ученика или тем более учителя с теми или иными генетическими нарушениями.

На Найта пялились, за спиной его шептались и тыкали пальцами вслед, даже дразнили, хоть и не оригинально — только и знали что «генму».

Однокурсники завистливо называли причиной подобной неприкосновенности опекунство со стороны Тэо, с которым не хотел связываться даже Бофи. Впрочем, Бофи открыто заявлял на Найта права, беззастенчиво называя его «моя девочка», и никому не позволял причинять ему вред.

Найту было неприятно подобное обращение, но пока Бофи не претендовал ни на что, кроме массажа, терпеть было можно. Подумаешь, слова. Слова бывают и пообиднее.

К тому же Найту и самому доставляло удовольствие беспрепятственно трогать Бофи. А то и причинять ему боль — массаж не всегда приятен. Бофи был большой и сильный, но перед Найтом лежал покорно и расслабленно. В такие минуты Найт верил, что тоже обладает силой. Пусть и несколько иного толка.