Геном бессмертия

Конечно, можно сколь угодно долго напоминать себе, что эти моральные уроды далеко не все население страны. Что есть еще и угнетенное крестьянство. Пролетариат, наконец… Но в том и закавыка, что точно такие же горшки с геранью Корнееву доводилось видеть и на подоконниках сельских домов, и даже — в оконных проемах производственных зданий. Более того — живыми цветами были разукрашены почти все уцелевшие балконы. Их тошнотворный запах, отпугивающий даже мух, забивал все остальные ароматы, вызывая в воображении тлен кладбищенского склепа. Словно, вся буржуазная Европа, еще задолго до прихода Гитлера, превратилась в одно большое уютное, тщательно ухоженное… кладбище. Кстати, приходилось капитану видеть и такие. А поскольку мертвецам нет дела до ныне живущих, то даже фашизм не смог ни всколыхнуть, ни изменить их привычный способ существования.

Была б воля Корнеева, или — если б Верховного Главнокомандующего интересовало мнение капитана разведчика, он бы остановил железным заслоном войска на рубежах Родины, и предоставил европейцам самим расхлебывать кашу, заваренную собственным же безразличием и надуманной демократией. А так, сколько еще молодых, сильных и умных парней погибнет, прежде чем Рабоче-крестьянская Красная армия, самостоятельно вколотит последний гвоздь в гроб гитлеризма. Ведь от этих боровов ни поддержки, ни понимания. Более того, многие искренне считают, будто для них ничего не изменилось. Что на смену одним оккупантам, пришли другие. И что алая звезда ничем не лучше бурой свастики… Небось, и сейчас зыркают недобро в спину, проходящего по улице, одинокого советского офицера. Осмелели, поняв, что никто их не собирается расстреливать.

Корнеев непроизвольно оглянулся, улица была безлюдна, и в него никто не целился.

Странно, но смерти капитан давно не боялся. Свыкся, наверно… Умирать, конечно, не торопился, но осознание того факта, что он в любой момент может погибнуть, больше не казалось ему чем-то значительным и не отвлекало… Что ж поделать, коль таковы условия игры? Неприятно, но не более. Хотя, если честно, умереть во имя того, чтобы Мир навсегда избавился от коричневой чумы, двадцатишестилетнему Николаю Корнееву было, совсем не жаль. Вот только Дашенька, наверное, огорчится…

Вспомнив о девушке, капитан сбился с шага и еще раз окинул цепким взглядом чердачные окна близлежащих домов, откуда так удобно стрелять в спину.

Вообще-то городок был подозрительно пуст.

Как правило, после того, как безносая старуха с кровавой косой, собрав щедрую жатву, уходила вслед за армиями, из всех щелей и укрытий на свободу, на воздух, к солнцу выбирались уцелевшие жители. А грохот взрывов и треск выстрелов сменялся нестройным и растерянным гулом голосов, и главное — пусть еще совсем неуверенным и негромким — смехом. Быстрее всех привыкающие к новым обстоятельствам дети, выменивали или выпрашивали у проходивших солдат еду. Старики и женщины разбирали завалы, в поисках пропавших родных или, пытаясь достать присыпанное имущество. Как робкий подснежник проталкивается сквозь сугроб и полураскрытым бутоном тянется к теплу, люди смывали с лиц копоть войны, отряхивали с одежды воняющую пироксилином пыль, перевязывали раны и приходили в себя. Скорбя о погибших и радуясь продолжению собственной жизни.

Но здесь, в этом небольшом городке, население словно вымерло или, что вполне возможно, было заранее, по каким-то неведомым причинам, вывезено отступающими гитлеровцами. Впрочем, эта тайна уже проходила по ведомству контрразведки и прочих служб тылового обеспечения, а не разведки фронта.

Тихо и ровно гудя моторами, высоко в небе проплыли на запад тяжелые туши ТБ-3. Много, не меньше полка. Эскадрилья "яков", едва различимая в вышине, осуществляя прикрытие неуклюжих и тихоходных машин, из-за существенной разницы в скоростях, разбившись на четыре пары, выписывала вокруг бомбардировщиков затейливые хороводы. О столь печальном для Красной армии господстве в небе фашистских асов в первые годы войны, фрицы давно уже позабыли, но все еще могли показать зубы…

Перед одним из немногих в центре почти не искалеченных домов, двухэтажным особняком, не помеченным не только временной табличкой, но даже наклеенным на массивную дверь бумажным листком, капитан одернул форму, зазвенев медалями, и вошел внутрь. Буквально в двух метрах от входа, холл перегораживал длинный стол.

Корнеев козырнул, бдительно направившему на него ствол автомата, часовому, после чего предъявил, шагнувшему на встречу, дежурному офицерскую книжку и предписание. Дождался пока молоденький лейтенант, но с медалями "За оборону Москвы", "За отвагу", Орденом "Красной Звезды" и двумя золотистыми нашивками, свидетельствующими о перенесенных тяжелых ранениях, скрупулезно сверит документы со своим списком и только после этого произнес:

— Капитан Корнеев, командир отдельной разведывательно-диверсионной роты при отделении разведки штаба фронта. К полковнику Стеклову.