Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.

Громче, звонче, сильнее кричи, о певец! рассеки своим криком воздух!
Пусть наши дети уже больше не думают, что в нас лишь богатство и мир,
Мы можем быть ужасом, кровавой резней,
Теперь мы уже не эти обширные и гордые штаты (не пять и не десять штатов),
Мы уже не рынок, не банк, не железнодорожный вокзал,
Мы — серая широкая земля, подземные шахты — наши,
Морское прибрежье — наше, и большие и малые реки,
И поля, что орошаются ими, и зерна, и плоды — наши,
И суда, которые снуют по волнам, и бухты, и каналы — наши,
Мы парим над пространством в три или четыре миллиона квадратных миль, мы парим над столицами,
Над сорокамиллионным народом, — о бард! — великим и в жизни и в смерти,
Мы парим в высоте не только для этого дня, но на тысячу лет вперед,
Мы поем нашу песню твоими устами, песню, обращенную к сердцу одного мальчугана.

Ребенок

Отец, не люблю я домов,
И никогда не научусь их любить, и деньги мне тоже не до́роги,
Но я хотел бы, о мой милый отец, подняться туда, в высоту, я люблю это знамя,
Я хотел бы быть знаменем, и я должен быть знаменем.

Отец

Мой сын, ты причиняешь мне боль,
Быть этим знаменем страшная доля,
Ты и догадаться не можешь, что это такое — быть знаменем сегодня и завтра, всегда,
Это значит: не приобрести ничего, но каждую минуту рисковать.
Выйти на передовые в боях — о, в каких ужасных боях! Какое тебе дело до них?
До этого бешенства демонов, до кровавой резни, до тысячи ранних смертей!

Флаг

Что ж! демонов и смерть я пою,
Я, боевое знамя, по форме подобное шпаге,
Все, все я вложу в мою песню — и новую радость, и новый экстаз, и лепет воспламененных детей,
И звуки мирной земли, и все смывающую влагу морскую,
И черные боевые суда, что сражаются, окутанные дымом,
И ледяную прохладу далекого, далекого севера, его шумные кедры и сосны,
И стук барабанов, и топот идущих солдат, и горячий сверкающий Юг,
И прибрежные волны, которые, словно огромными гребнями, чешут мой восточный берег и западный берег,
И все, что между Востоком и Западом, и вековечную мою Миссисипи, ее излучины, ее водопады,
И мои поля в Иллинойсе, и мои Канзасские поля, и мои поля на Миссури,
Весь материк до последней пылинки,
Все я возьму, все солью, растворю, проглочу
И спою буйную песню, — довольно изящных и ласковых слов, музыкальных и нежных звуков,
Наш голос — ночной, он не просит, он хрипло каркает вороном в ветре.

Поэт