Генрих Гейне

Для немецких либералов Франция была страной свободы, и Париж, по словам Берне, превратился в «конвент патриотов всей Европы». С другой стороны - для реакционной Германии Франция была очагом опаснейшего якобинства, и тупоголовые тевтоны мечтали о том, чтобы прекратить доступ французских идей в Германию. Многочисленные немецкие князья, конечно, всячески поощряли подобные тенденции, потому, что они не могли не чувствовать, что рано или поздно во Франции вспыхнет новая революция, которая найдет себе отклик и в Германии.

Тогда как в Германии князьки и их клика ставили всяческие рогатки для отечественной и чужеземной свободной мысли, - во Франции литературные умы все больше заинтересовывались крупнейшими созданиями немцев. Французские романтики жадно набрасывались на современную немецкую литературу, несмотря на коренное различие, существовавшее между ними и их литературными современниками, жившими по ту сторону Рейна.

Немецкие романтики отражали реакционные стремления Германии, они оправдывали и осваивали для масс мелкой и средней буржуазии феодальную реакцию. Французские романтики большей частью принадлежали к мятущемуся молодому поколению, которое никак не могло примириться с корыстолюбивым торгашеским духом Июльской монархии. Это поколение тяжелой эпохи безвременья подготовляло великую грозу, сбросившую Бурбонов с трона в 1830 году, и литературный бунт французских романтиков против закостеневших форм классицизма шел рука об руку с политическим бунтом, окинувшим власть Карла X, феодалов и попов.

Гейне окунулся с головой в поток французской романтики, он сблизился с лучшими представителями этой литературной школы, встречался с Жерар де-Нервалем[10] и Теофилем Готье, с Мюссе, с художниками и музыкантами. Французские деятели литературы и искусства не отвращались от жизни подобно немецким, уходившим, как Шиллер и Гете, в «царство эстетической видимости». Они шли в гущу действительности, они не боялись быть актуальными, даже злободневными.

Политическая песня в Германии была в совершенном загоне, - здесь же, на берегах Сены, весело расцветала целая плеяда политических поэтов-песенников во главе с одареннейшим Беранже, откликавшимся буквально на все политические события современности.

Духом времени были насыщены многочисленные романы Бальзака, Эжена Сю[11] и Дюма; социальный вопрос властно входил и в жизнь и в литературу.

Гейне, констатируя актуальность современной ему французской литературы, писал: «Можно говорить, что угодно о ней, но в ней бьется жизнь, пускай искривленная и конвульсивная, но это все-таки жизнь, соответственно своему времени и изображенная с большей оригинальностью, чем в наших немецких книгах».

Встречи с крупнейшими французскими литераторами оказали большое влияние на Гейне; воспоминания современников донесли до нас беседы Гейне с Бальзаком и Сю, в которых они обсуждали важнейшие вопросы своего времени. Они говорили о проблемах республики или монархии, о фурьеризме и социализме. Грани между литературой и жизнью стирались во Франции. В такой атмосфере Гейне все больше научался ценить в писателе, художнике, музыканте не только создателя эстетических ценностей, но борца за определенную идею своего класса.

В тех корреспонденциях, которые Гейне писал в «Аугсбургскую газету», Гейне уделял много внимания французскому искусству и музыке и, хотя он был диллетантом в этих областях, он высказывал все же не мало интереснейших мыслей не столько о самих произведениях искусства, сколько об их социальной значимости.

Он выступает могильщиком того искусства, которое находится «в плачевном противоречии с современностью», он доказывает, что то искусство, устои которого в отжившем старом порядке, должно погибнуть. Прекраснейшие цветы искусства расцветали в Афинах и во Флоренции именно во время самых диких бурь войны и партийной борьбы. Эллинские и флорентийские художники не вели замкнутой жизни, герметически запираясь от великих скорбей и радостей своего времени. Напротив того, по словам Гейне, их творения были только грезившим отражением их времени и сами они были цельные люди, личность которых была так же могуча, как и их творческая сила… Они не отделяли своего искусства от политики дня, они не работали только под влиянием жалкого личного вдохновения, которое может склоняться к любому сюжету: Эсхил сочинял «Персов» с тем же чувством правды, с каким он сражался против них при Марафоне, и Данте написал свою «Комедию» не как постоянный поставщик стихов, а как беглец-гвельф; и в изгнании и в военных бедствиях он жаловался не на закат своего таланта, а на закат свободы.