Генрих IV

14 июля Генрих IV издал в Манте эдикт, в котором напомнил о своем уважении к католической религии, о ранее данном обязательстве подчиниться решению «собора или представительного собрания». Одновременно, желая быть беспристрастным, он снова ввел в действие самые веротерпимые эдикты прошлых лет — Пуатьерский 1577 г. и мирный договор во Фле 1580 г. Используя недовольство священнослужителей крайностями папы Григория XIV, король 4 июля призвал собраться всех представителей высшего духовенства, чтобы рассмотреть обоснованность папских булл. Несмотря на запрещение легата, большинство прелатов, кардиналы, епископы, аббаты и каноники ответили на приглашение. Высокое собрание вынесло вердикт, которого от него ожидали. В своем заявлении от 21 сентября оно выразило сожаление, что папа так плохо осведомлен о состоянии дел в королевстве. Буллы были ему «подсказаны врагами Франции». Долг настоящих католиков и французов — сообща молиться о том, чтобы Бог «просветил сердце нашего короля и вернул его в лоно католической церкви». Текст заявления был обнародован по всей Франции и прочитан во время проповедей священниками и викариями. Однако собрание прелатов не было тем долгожданным собором, который мог бы заставить короля изменить религию. Оно ограничилось простым пожеланием.

Скрывали ли бесконечные обещания Беарнца его глубокое равнодушие к религии? Предвещали ли они окончательное решение, которое откладывалось до более благоприятного момента, или таили в себе категорический отказ? В 1591–1592 гг. католики задавали себе тот же вопрос, что и мы сегодня. Нельзя не учитывать нерешительность, порой свойственную Беарнцу. Пока он может пребывать и дальше в этой двусмысленной ситуации, он ее не изменит, так же как ничего не предпримет, чтобы урегулировать свое семейное положение, тоже порядком двусмысленное. Каков был его расчет? Ни у кого не вызывать недовольства, сохранить рядом с собой и католиков, и протестантов и положиться на будущее? Или виною тут был его фатализм, умственная леность, страх перед трудным решением? Возможно, другое объяснение носит политический, макиавеллистский характер. Раз ему удалось привлечь к себе столько католиков только обещаниями, почему же не продержать их в напряжении до последних и окончательных событий — входа в Париж и коронации? Кто после этого осмелится поучать короля Франции и заставлять его сменить религию?

Но эта выжидательная политика натолкнулась на человеческий фактор. В апреле 1592 г. новый папа Клемент VIII в своем послании к легату снова объявил Генриха лишенным права наследования короны Франции. Лигисты уже давно так считали, теперь об этом начали задумываться разочарованные умеренные католики. Давая обещания и не выполняя их, Беарнец в конце концов начал раздражать католиков из своего окружения, старую гвардию Генриха III, а также принцев крови. Если Генрих Наваррский не перейдет в католичество, можно найти и других претендентов. По словам английского посла, даже бастард Карла IX, граф Овернский Карл Валуа тоже предъявил претензии на корону. Самыми опасными, конечно, были Бурбоны. Взоры устремились на второго кардинала Бурбонского (бывшего Вандомского), который еще не принял постриг и мог легко перейти в состояние мирянина. Он уже унаследовал от своего дяди руанское епископство, почему же ему не унаследовать его корону, став Карлом XI? Вокруг него сплотились недовольные и потерявшие надежду католики. Эти люди искали решения в политическом вакууме, пусть это будет даже происпанское решение.

Кроме кардинала Бурбонского, Генриху IV следовало также опасаться своего кузена, графа Суассона. Король был убежден, что вытравил любовь к нему из сердца своей сестры Екатерины. Для большей верности он пообещал ее руку Генриху Бурбонскому, ставшему герцогом Монпансье после смерти своего отца. Какова же была его ярость, когда он узнал, что Суассон не повиновался его приказу и находился с Екатериной в По, где влюбленные обручились. В сложившейся обстановке этот брак представлял большую опасность для короля. Суассон тоже был Бурбоном, но в отличие от Генриха католиком. Союз с Екатериной Бурбонской усилит его позиции в глазах общественного мнения. Более того, если король умрет не оставив потомства, — а его не предвиделось, так как он уже давно жил врозь с женой, — дети Суассона унаследуют от матери все владения Альбре, Беарн и наваррскую корону. Таким образом, Суассон получил бы «все наследство», как говорил Нострадамус, и Генрих IV его за это ненавидел.

Ответные действия не заставили себя ждать. С Суассоном и Екатериной, виновными в том, что подписали брачные обязательства без разрешения короля, как это было принято среди высшей аристократии, а тем более, когда это касалось членов его семьи, король обошелся, как с бунтарями. Первый председатель Совета Беарна 6 апреля получил ряд грозных приказов. Под страхом смерти ему запрещалось потворствовать намерениям графа Суассона, и прибывший в По отряд полиции разлучил жениха и невесту.