Генрих IV

Генрих Четвертый (оборачиваясь, чтобы посмотреть на них). Вы? Вы сказали, что это – шутка?

Ландольфо (робко, смущенно). Нет… мы сказали, что вы выздоровели!..

Белькреди. А, этого довольно! Довольно! (Синьоре Матильде.) Не находите ли вы, что его вид (показывая на ди Нолли), да и ваш, маркиза, в этих костюмах кажется невыносимо ребяческим?

Синьора Матильда. Замолчите! Можно ли говорить сейчас о костюмах, если он действительно выздоровел?

Генрих Четвертый. Да, выздоровел! Выздоровел! (К Белькреди.) Но не для того, чтобы все забыть так легко, как тебе кажется. (Наступает на него.) Знаешь ли ты, что уже двадцать лет как никто не смел появляться здесь передо мной в таком виде, как ты и этот синьор? (Показывает на доктора.)

Белькреди. Ну да, знаю. И я тоже сегодня утром появился перед тобой одетый…

Генрих Четвертый. Монахом, да!

Белькреди. А ты меня принял за Петра Дамианского! И я не смеялся, потому что думал…

Генрих Четвертый. Что я сумасшедший! Теперь тебе хочется смеяться, видя ее в таком костюме! Теперь, когда я выздоровел? И все же ты мог подумать, что для меня ее вид, теперь… (Обрывает фразу негодующим восклицанием.) А-а! (И сейчас же оборачивается к доктору.) Вы доктор?…

Доктор. Да.

Генрих Четвертый. И вы ее тоже нарядили маркизой Тосканской? Знаете, доктор, вы чуть-чуть не вернули тьму моему разуму. Черт возьми, оживить портреты и заставить их говорить, выпрыгнув из рам… (Смотрит на Фриду и ди Нолли, затем на маркизу, потом на свое платье.) А, прекрасная комбинация… Две парочки. Прекрасно, прекрасно, доктор: для сумасшедшего… (Слегка взмахнув рукой в сторону Белькреди.) Ему это кажется неуместным маскарадом, а? (Смотрит на него.) Теперь мне надо снять маскарадный костюм! Чтобы пойти с тобой, не правда ли?

Белькреди. Со мной! Снами!

Генрих Четвертый. Куда? В клуб? Во фраке и в белом воротничке? Или вместе с тобой в дом маркизы?

Белькреди. Куда угодно! Неужели же ты захочешь оставаться здесь, чтобы продолжать в одиночестве то, что было несчастной карнавальной выдумкой? Непостижимо, как ты мог продолжать так жить после выздоровления.

Генрих Четвертый. Но видишь ли, дело в том, что, упав с лошади и ударившись головой, я действительно сошел с ума на некоторое время…

Доктор. Вот как! И это длилось долго?

Генрих Четвертый (очень быстро, доктору). Да, доктор, долго! Около двенадцати лет. (Тотчас снова обращаясь к Белькреди.) И я ничего не видел, мой милый, из того, что происходило после маскарада – с вами, не со мной. Как изменились вещи, как изменили друзья; как кто-то занял мое место… ну, например, в сердце женщины, которую я любил… между тем как я словно умер… словно исчез… И все это, понимаешь, совсем не было для меня шуткой, как тебе казалось!

Белькреди. Да нет, я не об этом говорю, а о том, что было после.

Генрих Четвертый. А после? Однажды… (Останавливается, доктору.) Необычайно любопытный случай, доктор! Изучайте меня, изучайте хорошенько! (Весь дрожит, говоря.) Внезапно, сам не знаю как, это… (касается лба)… ну, как бы сказать… все это залечилось. Приоткрываю глаза и не знаю сначала, сон это или явь; трогаю одну вещь, другую и начинаю ясно понимать… А – как он сказал (показывая на Белькреди) – долой маскарадную одежду. Долой наваждение! Откроем окна, вдохнем жизнь! Долой все это! Долой! Выйдем на улицу! (Внезапно сдерживает свою горячность.) Куда? Что делать? Чтобы все исподтишка показывали на меня пальцем, как на Генриха Четвертого, в то время как я прогуливаюсь под руку с тобой, в компании милых спутников моей жизни?

Белькреди. Позволь! Что такое ты говоришь?

Синьора Матильда. Кто мог бы… хотя бы подумать об этом! Раз случилось такое несчастье!

Генрих Четвертый. Но ведь меня и раньше все называли сумасшедшим! (К Белькреди.) И ты это знаешь! Ты, больше всех нападавший на тех, кто пытался защищать меня!

Белькреди. Это было так, для шутки!

Генрих Четвертый. Посмотри на мои волосы! (Показывает ему волосы на затылке.)

Белькреди. Но и у меня они седые!

Генрих Четвертый. Да, но с той разницей, что они у меня поседели здесь, пока я был Генрихом Четвертым! И я этого не замечал! Я заметил это только в тот день, когда внезапно открыл глаза и ужаснулся, ибо тотчас же понял, что не только волосы, но и все во мне поседело, все разрушилось, все для меня кончилось, что я приду голодный, как волк, на пир, когда все уже убрано со стола.

Белькреди. Да, но другие, прости…