Генрих VIII. Казнь

Генрих с тем же бригом послал согласие и стал собираться. На этот раз сборы были короче. Ему было известно, что аскетический Карл не любил пышных празднеств и видел в них чуть ли не грех, да и английские лорды истощились, щеголяя нарядами на равнине подле Кале. Прикажи он новые празднества, им пришлось бы расстаться с последним, лишь бы угодить королю и страсти к мотовству. После встреч с Франсуа не мог позволить себе такой глупости. Благоразумней было предоставить им время для размышлений о своём кошельке.

Владыка Англии прибыл в Дувр с небольшой свитой и отрядом охраны. Томас Уолси был, разумеется, первым лицом и блистал кардинальским нарядом. Его сопровождала толпа епископов и прелатов, разодетых с пышностью такой непомерной, что лорды выглядели бедными сельскими сквайрами.

Испанская эскадра была внушительной и величавой. Карл плыл на флагманском галеоне. Громадные корабли вошли в порт и бросили якоря. Белоснежные паруса с чёрными крестами во всю длину упали точно сами собой. Были спущены роскошные шлюпки. Карл вышел на берег с величием того, другого, легендарного Карла, с явным желанием его поразить.

Короли обнялись, сухо, но вежливо.

Карл не нравился ему ещё больше, чем Франсуа.

Несчастный сын Хуаны Безумной, крохотный правитель крохотной Фландрии, Карл получил Испанию, которая могла и должна была достаться ему, зятю покойного испанского короля, причудами случая, а потом купил себе императорскую корону, на которую у него было, может быть, больше прав, чем у кого бы то ни было.

Перед ним стоял совсем ещё молодой человек, бледный, с погашенным уклончивым взглядом, с тонкими, от природы редкими волосами, в строгом чёрном камзоле, изящный и строгий, скорее фламандец, мало похожий на кичливых и грубых испанцев.

Тем не менее Карл был сыном Хуаны Безумной, болезненный, склонный к меланхолии, к разного рода причудам, наглухо закрытый для собеседника, себе на уме.

Но странно, с первых же слов Генриха стало коробить несомненное сходство с этим новоявленным Карлом Великим. Карл был равнодушен к национальным интересам Испании и Германии, которыми правил, тем более к интересам Англии или Франции, к которым относился враждебно. С пренебрежением отозвался германский император и испанский король и о вольностях независимых городов во Фландрии, Германии и Италии, и о привилегиях испанских дворян и германских князей. Они были ему безразличны. По его тону, только по тону, можно было понять, что готов с ними мириться, но может их уничтожить, если ему станут мешать.

Карла заботило укрепление собственной власти и католической веры. Прямо с пристани, после торопливых объятий, отправился в церковь, выстоял всю литургию и ещё некоторое время молился после неё.

И заговорил Карл о положении католичества. Оно всюду ухудшилось, даже во Фландрии. Авторитет Римского Папы ничтожен, сам папа слаб и запутался в светских интригах, а более сильного, более авторитетного папу среди кардиналов трудно, даже, вероятно, невозможно найти.

Теперь этот Лютер взбудоражил Германию. И папа, и князья обращаются к императору, чтобы он урезонил еретика, посмевшего публично сжечь грамоту папы с его отлучением, или уничтожил его.

Карл говорил неопределённо, туманно, и трудно было понять, хотел ли он, люто ненавидевший малейшее уклонение в ересь, уничтожить или только урезонить еретика, тяготит его или радует эта необходимость без промедления что-нибудь предпринять.

Генрих терялся в догадках, лицемерит ли Карл или в самом деле растерян. Ему было известно, что императорская корона оказалась для Карла слишком тяжёлой. Оскорблённый Франсуа шёл войной, германские князья были готовы встать на сторону Лютера и поднять мятеж против Римского Папы, а стало быть, и против своего императора, который был для них чужаком и не говорил по-немецки.

А чем Карл мог ответить французам и немцам? Почти что ничем. У него было мало солдат, и большая часть их стояла в Италии, её он не желал и не мог уступить Франсуа.

Карл был беспокоен и мрачен, ему не сиделось на месте, он увлёк его к морю. Над морем неслись низкие тучи. Море штормило, заглушая их голоса. Они наклонялись вперёд, придерживали плащи на груди и медленно шли береговой полосой так близко к воде, что пена волн шипела у самых ног. Стража следовала на почтительном расстоянии. Монархи говорили по-испански и по-латыни.

Карлу нужны были солдаты, но Карл только вскользь упомянул о военном союзе, и говорил о религии.

Генрих сразу понял, что Карл плохой богослов и понимает с трудом, чем именно угрожает учение Лютера. А главное, ему стало ясно, что император не хочет ссориться с папой, чьи солдаты готовы поддержать Франсуа, и страшится передать Лютера в руки церковного правосудия, означающего для монаха верную смерть на костре.

Попробовал спросить напрямик, нарочно перейдя на латынь, предполагавшую простоту обращения:

— Как ты поступишь, если Лютер приедет или не приедет на сейм?

Карл отвечал по-испански напыщенной и запутанной фразой, надеясь скрыть свои колебания, а он как раз угадал, что испанец ещё не решил, как ему поступить.