Генштаб без тайн. Книга вторая

Я обратился с просьбой к офицерам Управления военного строительства и реформ, которые участвовали в подготовке минобороновских документов для вояжа Козырева в Брюссель, с просьбой дать внятные разъяснения. Они напускали на себя многозначительный вид и мямлили что-то туманное: «Понимаешь, старик, не все так просто. Подписи Козырева еще не все значат. Да и МИД нам всего не говорит…»

В очередной раз проявилась старая болезнь нашей внешней военной политики: стратегические решения по глобальным оборонным вопросам принимались в келейном кремлевско-мидовском кругу. У меня все чаще складывалось впечатление, что внешняя военная политика России была приватизирована МИДом, а Кремль лишь утверждал мидовские предложения, слабо вникая в их суть.

А ведь еще очень многое было неясно.

Еще не дали своего согласия на вступление в «Партнерство» соответствующие комитеты Государственной думы. Еще не пришли к окончательному и согласованному выводу Министерство обороны и Генеральный штаб. Еще не изложили по этому поводу свою точку зрения Совет безопасности, Служба внешней разведки и многие другие компетентные инстанции.

А Козырев уже побывал в штаб-квартире НАТО и все утряс.

Но на этом легендарный русский бардак не кончался. Таинственную фразу о каких-то непонятных России и ее армии «условиях» вступления в Программу НАТО все чаще стали повторять не только Козырев, но и министр обороны, и начальник Генштаба. Я понимал, им надо было демонстрировать лояльность. Этого требовали правила игры. Они, как сказал на закрытых парламентских слушаниях генерал Павел Золотарев, «имели ориентацию».

Весть о том, что Козырев в Брюсселе сумел заставить натовских генералов принять «дополнительные условия» Москвы по участию в Программе, вселяла в души генштабистов смутный оптимизм: значит, мы «не сдаемся с потрохами», а встреваем в это дело с чувством собственного достоинства. К тому же представителям Генштаба на Смоленской площади втолковали, что фраза Козырева о том, что Россия вступает в Программу НАТО «на определенных условиях» означала не что иное, как предоставление Москве права вето при голосовании. Это было очень похоже на победу…

А 19 марта 1994 года Генштаб услышал вот это сенсационное сообщение.

Агентство «Интерфакс»:

«…Премьер-министр РФ Виктор Черномырдин после встречи в пятницу в Москве с министром обороны США Уильямом Перри заявил, что Россия сознательно присоединяется к программе НАТО «Партнерство во имя мира», не выдвигая НИКАКИХ УСЛОВИЙ…» (выделено мной. — В.Б.).

Вот тебе, Виктор Степанович, и Юрьев день!.

Глава правительства говорил одно, глава МИДа — другое.

Через полтора года, в конце сентября 1995-го, Черномырдин в весьма резкой форме выскажется против продвижения НАТО на Восток. О вступлении России в этот блок уже не было и речи.

Мы пожинали червивые плоды собственной беспринципности.

В нашей возне с НАТО в 1993–1994 годах меня больше всего поражало то, что и Ельцин нередко не имел самостоятельной и четкой позиции по этой проблеме. Просматривая некоторые мидовские бумаги по вопросам внешней военной политики, я раз за разом убеждался, что наш президент где лучше, а где хуже выступал в роли мидовского ретранслятора. Механизм выработки внешнеполитических стратегических решений в военной области был не только несовершенен и узок, но и чрезмерно субъективен.

Очень часто судьба глобальных военных вопросов отдавалась на откуп личной воле Ельцина. Так приходило понимание того, что сосредоточение в руках Президента — Верховного Главнокомандующего почти всех рычагов управления внутренней и внешней военной политикой имеет много минусов. Даже очень здоровый и очень умный президент был физически не в силах переваривать гигантские объемы стратегической информации и самостоятельно принимать единственно правильное решение.

А если учитывать, что Ельцин то и дело болел, что на его плечи взваливались сотни и тысячи других неотложных вопросов, то можно представить, как легко он мог ошибаться. Думаю, не случайно Ельцин все чаще международные вопросы стал «перегружать» на своего помощника Дмитрия Рюрикова, что создавало еще одну бюрократическую инстанцию между Ельциным и МИДом.

А в Генштабе многие уже давно испытывали недоверие и к Козыреву, и к Рюрикову и часто открыто говорили о том, что сомневаются в их способности проводить жесткую российскую политику. Козырев дал не один повод уличить его в мягкотелости и уступчивости Западу. О Рюрикове поговаривали, что его дочь замужем за одним американским деятелем (называлась фамилия Саймса).

Эта информация вызывала уже не только пикантные пересуды, но и легко объяснимые подозрения.

* * *