География гениальности. Где и почему рождаются великие идеи

Мы сидим в кафе и разговариваем о том о сем, и линия нашей беседы причудлива, как колонны Парфенона. И это нормально. Это Афины, а не Америка: здесь не возникает обоюдного чувства, что пора закругляться, и обмена намеками, который следует за этим. Такая неспешность царит тут уже 4000 лет. И трудно вести себя иначе. Ведь прошлое – вокруг нас, да и под нами – столь весомо, что настоящее как бы умаляется. Быть может, не случайно нынешние греки предпочитают больше сидеть, чем ходить. Касаясь ягодицами прошлого, они ощущают больше надежности в нашем жестоком мире.

Мы заказываем два эспрессо, потом обед, потом два пива и наконец еще два эспрессо. «Для равновесия», – замечает Брэди. Я понимаю его. Мое пребывание в Греции – это сплошное раскачивание между вином и кофеином в поисках равновесия. По ходу дела греческое выражение «ничего сверх меры» предстает передо мной в новом свете: это вранье. Древние греки вовсю расхваливали меру, но редко соблюдали ее. Они видели в умеренности цель, а не средство. Дойди до каждой из крайностей – и они уравновесят друг друга, создав своего рода баланс (во всяком случае теоретически). Вообще греки были склонны к перехлестам; как сказал Фукидид: «Отважны сверх сил, способны рисковать свыше меры благоразумия». Быть может, крайности присущи всем местам, где расцветал гений. И, быть может, поэтому расцвет не длился долго.

Любопытно: ценили ли люди свой золотой век? Понимали, что живут в уникальную эпоху, – или осознать такие вещи можно только задним числом? Судя по древним текстам, афиняне знали себе цену. Послушайте комика Лисиппа:

Коль не видал Афин, ты просто пень;
Коль не пленился, увидав, – осел;
А коль бежишь, довольный, ты – скотина[20]

.

Без ложной скромности. И очень показательно. Сразу видно, что скотине в Афинах жилось несладко. Еще более удивляет уверенность, граничащая с самомнением. А Перикл и вовсе назвал Афины «школой всей Греции» (предполагая, что спартанцы, коринфяне и прочие греки – лишь ученики). Неудивительно, что многие не жаловали афинян. Однако афинская уверенность редко перерастала в откровенную надменность. Почему?

– Гордыня, – произносит Брэди, доселе слушавший меня с каменным лицом, подобно Сократу.

Гордыня… то есть излишняя гордость.

– Только будьте с ней осторожны, – говорит он так, словно речь идет об опасном грызуне или рискованной сделке. – Греки понимали ее иначе, чем мы. Не просто излишняя гордость, но оскорбление богов.

А если Древняя Греция чему-нибудь нас учит – так это тому, что богов гневить не стоит…

Богиней возмездия была Немезида. Карала она и за гордыню как разновидность жадности – за то, что человек недоволен своим уделом, предначертанным богами, и желает большего. Так гордыня становилась преступлением против богов (но не грехом, ибо христианская концепция греха появилась 500 лет спустя), а потому афиняне старались обуздывать свое самомнение и воздерживаться от излишней спеси.

Брэди объясняет: греки считали добродетель и гений неотделимыми друг от друга. Надутый спесивец не вызвал бы у них интереса, будь он хоть величайшим поэтом и зодчим. Удивительно, насколько это расходится с нынешними представлениями! Мы не только прощаем гению дурной характер, но и ожидаем его. Взять хотя бы Стива Джобса, знаменитого своей капризностью и неуживчивостью. Мы думаем: о, таким мог быть только настоящий гений! Греки относились к этому иначе. О человеке они судили не только по качеству его трудов, но и по качеству его характера.

В подарок нам приносят еще два стакана пива «Миф». Это ставит под удар нашу с трудом обретенную умеренность. Но разве можно отказаться? Между тем я беру быка за рога:

– Почему Афины? Почему именно этот маленький, грязный и перенаселенный город, окруженный врагами и купающийся в оливковом масле, сумел изменить мир?

По мнению Брэди, ответ кроется в отсутствии узкой специализации. В Древних Афинах не было профессиональных политиков, судей и даже жрецов. Все могли делать всё. Солдаты писали стихи. Поэты ходили на войну. Да, профессионализма не хватало. Но у греков такой дилетантский подход оправдал себя. К специализации они относились с подозрением: торжествовал гений простоты.

Каждый интеллектуальный прорыв, утверждает Брэди, – от теории эволюции Дарвина до теории относительности Эйнштейна – делал мир чуть проще.

– Есть хаотический набор фактов, которые с виду друг с другом не связаны. А потом кто-то приходит и говорит: «Постойте-ка! Вот как все это согласуется одно с другим». И нам это по душе.

Скажем, математики любят «красивые доказательства». Красивое доказательство не только правильно, но и элегантно: все на месте и ничего лишнего. Оно радует ум так же, как изящный дизайн радует глаз. Греки всегда искали красивое решение любой задачи. А это неизбежно означало умение увидеть связь вещей. Ведь, как говорит историк Эдит Гамильтон, «увидеть вещь в ее взаимосвязи с другими вещами – значит увидеть ее упрощенной».