Мы расстались с тобой в этот день золотой («Догорели огни», сл. Л. Комиссарова) Ан4
Я ушла от тебя на иную дорогу («Пусть в тревоге душа», сл. О. Осенина) Ан4
У вагона я ждал, расставаясь с тобой («Ветка сирени», сл. М. Гальперина) Ан4
С тобой расстаться так сердцу больно… («Меня не греет шаль», сл. И. Давыдова) Дк
Когда мы расстались с вами совсем («Расцвели хризантемы опять!» сл. Л. Дризо) Дк
Часто в начале романса применяется повелительная форма, но в умоляющем тоне:
Не уходи, останься здесь («Давно в тоске душа моя», сл. Л. Калышевского) Я 4
Не уходи, побудь со мною (сл. Н. Зубова) (см. и ответ У самых нежных слов нет сил) Я4
Не уходи, не покидай! (сл. М. Пойгина) Я4
Не уезжай ты, мой голубчик! Я4 —
(здесь очевидно определенное клише и все примеры выдержаны в форме 4-стопного ямба), то с возмущенной резкостью:
Уйди! Уйди! К чему мольбы и слезы? («Зачем любить, зачем страдать», сл. Е. Юрьева) Я5
Уйди, совсем уйди… Я не хочу свиданий… Я6
Отойди, не гляди! (сл. А. Бешенцева) Ан2
Отойди от меня (сл. Н. Либиной) Ан2
Уйди и навеки забудь… («Тени минувшего», сл. А. Френкеля) АмЗ
Из всего этого следует, что соотношение плана содержания и плана выражения в жанре городского и цыганского романса подчиняется не одной, а нескольким моделям.
Кроме того, надо подчеркнуть, что многие из приведенных примеров имеют явную литературную родословную и зависят от традиции литературно-музыкальной поэзии или от образцов литературной лирической поэзии.
Тема пути, ухода в романсе чаще всего не указывает на прямые реалии. Нет точных указаний на места и названия. Данное обстоятельство сильнее в лирических литературных текстах, в то время как в чисто бытовых и цыганских романсах время от времени проглядывает некая определенность. Конечно, часто это просто указания на табор (см. «И льется песня» М. Лахтина, где читается: Веселой вольною толпою // Цыгане табором идут…) или на цыганский ресторан, но встречаются и намеки на столичный город: то Петербург, то Москву – и на определенные их части; встречаются и намеки на экзотику. Бывают случаи противопоставления городского пространства деревенскому (чаще всего усадебному), но и тут топография редко получает точное освещение.
В классическом романсе и в бытовых, и цыганских вариантах его топографические реалии не такие очевидные, как, скажем, в местных песенных циклах городского и деревенского фольклора. Однако их можно уловить, расшифровать.
Во-первых, и это очень важно для такого типа синкретического жанра, как романс, топография выявляется уже на основе исполнительской традиции. Нетрудно, например, выловить московский колорит в романсах цыган «Яра» (см., например, «Ну же, ямщик, поскорей», с напева М. Шишкина), как и нетрудно извлечь одесский или киевский элемент в целом направлении эстрадного романса, или петербургский в таком романсе, как «Белая ночь» Б. Тимофеева:
Кроме того, конечно, авторитет писательской традиции тоже может играть важную роль. Петербургский колорит романсов А. Апухтина очевиден. Он, кстати, обусловливает городской подтекст целой традиции, там где возникают романсы-подражания, ответы на определенный романс, циклы текстов. Знаменитый романс А. Апухтина «Пара гнедых» (переделка из С. И. Донаурова) даже без указания на место действия легко воспринимается как петербургский текст. В каноническом тексте поэта нет никакого намека на Петербург, если не считать некоего пространственного подтекста в стихе «Грек из Одессы, жид из Варшавы», – но уже в эстрадном варианте добавлена строфа:
(цит. по кн.: Гори 1999, 380)
Эстрадный вариант охарактеризован эффектными рифмами, столицы / блудницы и кладбище / нищих, на которых, очевидно, должен был выразительно задержаться голос певца.