Геополитические проекты Г. А. Потемкина

Следовало бы отметить удивительную однообразность речевых оборотов, используемых всеми авторами рассказов о «потемкинских деревнях». Создается впечатление, что они не просто повторяли друг друга, а калькировали какой-то один источник. Это говорит о целенаправленном распространении слухов, поставщиками которых были иностранные дипломаты, побывавшие в России или связанные с ней по своим делам в соседних государствах и взаимодействовавшие с русским дипломатическим ведомством. На его руководство большое влияние оказывали, как мы помним, Воронцов и Завадовский.

Густав III тем легче принял желаемое за действительное, что сам любил театральные мистификации и знал в них толк. Воевать с «вконец разоренной страной», где к тому же государыня полностью погружена в волшебный самообман, представлялось делом легким и достойным известности «в Азии и Африке». Однако до Африки было еще далеко. Первые действия оказались не удачны для шведской стороны. Взять Нейшлот не удалось, 6 (17) июля произошла битва при Гохланде, после которой шведский флот вынужден был отступить в Свеаборгскую гавань и оказался блокирован там русской эскадрой под командованием адмирала С. К. Грейга. Это сделалось возможным именно благодаря отказу от посылки русского флота в Средиземное море. Тем не менее неунывающий Густав объявил Гохландскую баталию победой шведов и приказал отпраздновать ее благодарственным богослужением в Стокгольме, чтоб поднять боевой дух жителей столицы {656}.

Ту же цель преследовали и торжества по русскую сторону границы. Правда они отмечали реальные победы, одержанные на юге. 16 июля в Петербург были привезены турецкие знамена, взятые во время сражений на Лимане. Незадолго до этого в северной столице нашлись люди, весьма «тонко» намекнувшие императрице о сомнительности каких бы то ни было успехов Потемкина. [141] Реляции о сражениях гребного флота, по их мнению, необходимо было подтвердить вещественными доказательствами - знаменами с уничтоженных турецких кораблей. Воронцов, поздравляя фаворита Екатерины А. М. Мамонова с победами на Лимане, заметил, что «в претензии, для чего знаков победы сюда не присылают?» Гарновский немедленно передал его слова по назначению, прибавив замечание Завадовского о Гохландской победе: «С шведами, не с турками дело иметь. Приметили вы однако же скромность, с которою реляция господина Грейга написана?» {657}

Потемкин явно не собирался сносить таких оскорблений. 16 июля по улицам Петербурга в Петропавловскую крепость пронесли 45 флагов с уничтоженных под стенами Очакова турецких судов: 15 крупных кораблей и 30 более мелких. «Трофеи сегодня с церемониею пошли в собор Петропавловский, и хотя у нас духи отнюдь не уныли, однако сие послужит к народному ободрению, - писала Екатерина 17 июля. - Петербург имеет теперь вид военного лагеря, а я сама как бы в главной квартире… Усердие и охота народная противу сего нового неприятеля велики… Рекрут ведут и посылают отовсюду; мое одно село Рыбачья слобода прислало добровольных охотников 65, а всего их 1 300 душ… Тобольскому полку мужики давали по семи сот лошадей; на станции здешний город дал 700 не очень хороших рекрут добровольною подпискою» {658}. Как оказалось, добровольцев для укомплектования полков в Финляндии достаточно, однако возникла нехватка офицеров, и в армию начали принимать отставных. «Хотелось бы и мне приняться за шпагу. - писал на юг управляющий светлейшего князя. - Кто против Бога и великого Новагорода!»

Судя по донесениям Гарновского, настроение императрицы в первые дни войны было далеко не таким приподнятым, как она старалась показать в письмах к своему корреспонденту. Екатерина часто плакала и в отчаянии говорила, что сама готова встать во главе каре из резервного корпуса, если войска в Финляндии будут разбиты. Такое состояние императрицы объяснялось постоянными внушениями членов «социетета», будто Петербург невозможно удержать в условиях, когда основные силы русской армии находятся на юге. «Стоило мне труда уверить, что Финляндия с помощью войск, теперь в ней находящихся, в состоянии защищаться, и что столица наша вне всякой опасности, - доносил Гарновский 13 июля. - Приуготовляли к потере столицы и из Мурина вывезли в Москву почти все» {659}.

Сразу после начала военных действий императрица направила Потемкину проект рескрипта, который она собиралась вручить контр-адмиралу Повалишину, командовавшему русской эскадрой у берегов Дании. «Мы, почитая пребывание дальнейшее эскадры нашей в тамошних (датских -O. E.) водах бесплодным… сокращаем все наши требования в назначении от короля, союзника нашего, десяти или осми кораблей с двумя фрегатами, кои уже бы точно с нашею эскадрою соединилися и под команду начальника оной вступили… чтоб сей общий флот отправился для соединения с главною частью флота нашего, дабы посредством того поставить оную в совершенное превосходство противу неприятельской морской силы».