Геополитические проекты Г. А. Потемкина

Императрица приказала вице-канцлеру И. А. Остерману довести до сведения шведского двора, что весну и лето она собирается провести в Смоленске. Еще раньше Н. И. Панин просил русского посла в Стокгольме И. М. Симолина частным образом передать Густаву III, что Екатерина все лето решила посвятить путешествиям {164}. Однако дипломатические предупреждения не удержали августейшего гостя. Официальным поводом для свидания с русской императрицей было желание шведского короля сгладить неприятное впечатление, произведенное в Петербурге государственным переворотом 1772 г., в результате которого Густав III отказался от старой конституции и стал абсолютным монархом. Усиление Швеции, последовавшее за этим событием, не могло быть [47] приятно России, так же как и широкие экспансионистские планы молодого короля.

Густав III прибыл в Петербург 5 июня. Не позднее этой даты могла быть написана записка Екатерины Потемкину, выдававшая все раздражение императрицы по поводу навязчивого визитера. «Сей час получила известие, что король шведский вчерашний день хотел выехать из Стокгольма, что, от того дня считая, он намерен здесь очутиться через две, а не позднее трех недель, то есть неделя после Троицина дня, - сообщала Екатерина. - Хочет во всем быть на ровном поведении и ноге, как император (Иосиф П. - O. E.) ныне во Франции, всем отдать визиту, везде бегать и ездить, всем уступить месту… и никаких почестей не желает принимать. Будет же он под именем графа Готландского и просит, чтоб величеством его не называли. Я велю Панину приехать сюда в пятницу, и он едет ему на встречу. Я послала гр. Чернышева, чтоб яхты послать навстречу или фрегат» {165}. Как видим из приведенного текста, Екатерина, несмотря на свое нежелание встречаться с Густавом III, собиралась оказать ему достойный прием. Навстречу путешествующему монарху были посланы канцлер Н. И. Панин и президент Морской коллегии адмирал И. Г. Чернышев с фрегатом.

Стремление Екатерины избежать визита Густава III объяс-нялось напряженным положением при ее собственном дворе. Происходил скрытый перехват, а вернее возвращение власти, утраченной Потемкиным после отставки с поста фаворита в 1776 г. Этот перехват выразился в очередной замене случайного вельможи. В подобных условиях приезд шведского короля в начале лета 1777 г. был особенно неудобен Екатерине. Короткая приписка к приведенному выше посланию императрицы гласит: «Отдайте Сенеше приложенное письмо, куда как скучно без Вас». «Сенеша» - Семен Гаврилович Зорич в 1777 г. сменил Петра Васильевича Завадовского.

«Сбылось со мною все, что ты думал, оправдались твои предречения, - писал Завадовский другу С. Р. Воронцову 8 июля 1777 г. -… Стыжусь тебя. Последний я узнал мою участь и не прежде, как уже совершилось. Угождая воле, которой повинуюсь, пока существую, я еду в деревню малороссийскую… Рыданием и возмущением духа платя горькую дань чувствительному моему сердцу… еду в лес и в пустыню не умерщвлять, но питать печаль… Сенюшенька, не забудь меня… сражен я на подобие агнца, который закалывается в ту пору, когда ласкаясь лижет руку» {166}.

Письма Екатерины и Завадовского, опубликованные Я. Л. Барсковым, показывают, как императрица, привлеченная чувствительностью и нежностью нового избранника, быстро начала испытывать скуку в «тихой пристани», созданной для нее сентиментальным Завадовским. «Я думала вечера проводить с тобою время в совершенном удовольствии, а напротиву того, ты упражняешься меланхолиею постою», - упрекала она фаворита. «Царь царствовать умеет, - пишет о себе Екатерина, - а когда он целый день, окроме скуки, не имел, тогда он скучен; наипаче же скучен, когда милая рожа глупо смотрит, и царь вместо веселья от него имеет прибавление скуки и досады» {167}.

Завадовский действительно любил императрицу, и она была привязана к нему. Однако их разделяла не только разница в возрасте, но и принадлежность к совершенно разным европейским культурным традициям. Если живая и веселая Екатерина могла по праву причислить себя к поборникам французского Просвещения, то мягкий и мечтательный Петр Васильевич стоял ближе к новой волне сентиментализма. Он при всем желании не мог развеять скуку своей покровительницы, т. к. скучал и печалился сам. Его скука была не временным преходящим настроением, а как бы постоянной составляющей души. «Новостей ты не хочешь, - писал он во время своего фавора С. Р. Воронцову, - поверь, что я их меньше всех знаю и последний в городе сведаю, ежели б что и было. Ты знаешь, что я люблю упражняться моим делом, но здесь я не имею никакого. И так всегда один, время иногда провождаю, читая книги, однако ж не больше в голове остается, как воды, решетом почерпнутой… Чтоб я всем сердцем был доволен, этого сказать не могу, но сравнивая себя с теми, которые меня ниже, благодарю за все бога… Я ничем не могу истребить скуки, которая весь веселый нрав во мне подавляет» {168}.