Геополитический романс

Аристархов подумал, что вполне может статься, герр Вернер и прав — они оба солдаты. Только вот одиноки по-разному. За герром Вернером набирающая мощь объединённая Германия, крепчающий бундесвер, здоровая немецкая семья, дом, скорее всего, не один, материальный достаток. За Аристарховым — существующая исключительно как географическое понятие Россия, расползающаяся, как гнилая мешковина, армия, спутавшаяся с пигментным, штурмовавшим во вторую мировую Сталинград немцем жена, бездомье и безденежье. Одиночество герра Вернера — одиночество сильного, твёрдо знающего, куда употребить силу, единственно сознающего, что силы пока недостаточно. Но скоро. Одиночество Аристархова — одиночество не то чтобы слабого, побеждённого, но обессилевшего, одиночество униженного и оскорблённого, у которого в одночасье отняли всё, но который не только не сопротивляется, но как бы вообще не представляет, что это такое — сопротивляться. Для него сопротивляться — всё равно что для змеи летать. Так выбитые с лица земли морские стеллеровы коровы широко открытыми глазами смотрели, как к ним приближались на лодках с баграми и секирами, и безропотно умирали, окрашивая воду, под этими самыми баграми и секирами.

— Каким же, любопытно, образом вы хотите мне помочь? — Аристархов решительно взломал клешню омара. Отведает ли он ещё когда омара? Бундесвер не обеднеет.

— Вы будете так обедать каждый день… — Нет, пожалуй, Аристархов переоценил профессионализм герра Вернера. Грубо. — Впрочем, понимаю, это не тот крючок, на который вас можно зацепить, — быстро исправился герр Вернер. — Если не ошибаюсь, в шестнадцать ноль-ноль вы должны были быть в штабе. Через… — посмотрел на часы, — два с половиной часа вы летели бы над Рейном в Данию нашим коридором.

— Стало быть, меня не зацепить и на этот крючок, — Аристархов налил водки себе и герру Вернеру. — А генерал обещал, что это будет бо-о-льшой крючище! — Ему вдруг сделалось гибельно-весело, как это иногда случается в критические моменты с людьми, предпочитающими смерть… чему? Предательству? Но разве можно предать нечто, провозглашённое не имеющим место быть? Географическое пространство? Похоже, Аристархов решил предпочесть смерть предательству неизвестно чего. Себя? Но это было странно, потому что Аристархов вместе с другими офицерами и генералами давно предал всё, что только могут предать военные люди. И всё равно смерть? — Наш разговор, полковник, — буднично закончил Аристархов, — не имеет смысла.

Герр Вернер вновь наполнил рюмки:

— За Россию, капитан!

— За Россию? — изумился Аристархов. Безумием было пить за Россию с немецким полковником, определённо не желавшим России добра, стремившимся расстроить и так почти что умозрительные отношения Аристархова с Россией. В то же время и сама Россия, похоже, не видела разницы между людьми, желавшими ей добра и — желавшими зла. Напротив, предпочитала последних. Отношения России с Аристарховым были сугубо односторонними. Он что-то там смутно ощущал. Россия попросту его не замечала, как вошь или таракана. Поэтому, вероятно, не имело ни малейшего значения: где, как, когда и с кем пить за Россию, точнее, за погибель России.

— Ваша верность присяге несуществующему государству не может не вызывать уважения, — поставил на стол пустую рюмку герр Вернер. — Россия в настоящее время унижена. Но вы, капитан, лишены возможности помочь России обрести достоинство в России. Сейчас вы можете и должны помочь России в Европе. Сейчас вы нужнее Германии, чем России, капитан. Германия позаботится о вас и вашей семье.

«Уже заботится!» У Аристархова защемило сердце. Словно вдруг и на его плечи опустились дрожащие руки-лапы старика-лягушки. Но лишь на мгновение Германия увиделась ему в образе острозадого старика-лягушки — без сил, но с марками. Старик немедленно начал молодеть, дрожащие его руки — наливаться сталью.

— Германия тесна, — возразил Аристархов. — В Германии негде летать.