Георгий Скорина

– Он сказал, – перевел Георгий, – слава богу, что мы оказались среди друзей, а не врагов.

Тот, понимавший по-русски, благодарно улыбнулся Георгию.

– Это еще будет видно, кто тут друзья, – крикнул атаман. – Эй, дьяк! Неси бумаги!

Худой высокий дьяк, вооруженный кистенем, подал свернутые трубкой измятые бумаги. Георгий понял, что это были письма, о которых говорил немец в темнице.

– Вижу – ты человек грамотный… – сказал атаман, обращаясь к Георгию. – За наукой ездил, вот и разберись.

Георгий протянул руку, желая взять бумаги, но атаман не дал их.

– Крестись, что правду скажешь.

– Я правду скажу, – ответил Георгий, перекрестившись, – но скажи и ты мне: верно ли, что я ошибся?.. Что не Сымон ты?..

– Верно, – словно нехотя ответил атаман. – Я брат его. Родной брат. Зовусь батькой Михалкой… Читай.

– «Брат Алоиз! – прочитал Георгий в первой бумаге. – Доказательством вашей преданности и умения будет ускорение дела. Не подвергайте превратностям судьбы то, что с таким трудом подходит к благополучному концу. Заставьте князя решиться немедленно. В противном случае прибегните к условленному средству. Это письмо дает вам на то разрешение, а оттиск святого перстня и ладанки отпускает вам сей грех.

Шлет вам благословение господне ваш брат – рыцарь Иоганн фон Рейхенберг».

Иоганн фон Рейхенберг!.. Так вот где привелось Георгию встретиться с этим давно забытым именем. Он взглянул на Алоиза. Тот, вероятно, решил, что Георгий не понял содержания письма. Заметно волнуясь, он быстро заговорил:

– Из второго письма вам все станет ясно… Но ради бога не читайте его сейчас, выиграйте время, скажите, что…

– Читай вторую бумагу! – потребовал атаман.

Никто не знал, как велико было для Георгия значение последней строчки письма. Он еще не понимал сути дела, но твердо знал, что там, где замешан Иоганн, нечего ждать добра. Георгий развернул второй лист.

– «Рыцарю Иоганну фон Рейхенбергу! Высокочтимому советнику всемилостивейшего короля Сигизмунда, с наилучшими пожеланиями успехов в делах вашего великолепия, молит о помощи Алоиз Шлейнц.

Тяжкие события заставили меня написать это письмо в надежде, что найдется добрый католик и согласится доставить его вам, пока еще не будет поздно и я, слуга и брат ваш, еще не расстанусь с жизнью…»

Георгий вдруг замолчал. Лицо его выразило крайнее удивление, даже испуг. Он быстро взглянул на Шлейнца и снова впился в письмо, не произнося ни слова.

– Читай! Читай все! – приказал атаман.

– Нет! – крикнул Шлейнц, задыхаясь от волнения.

По знаку атамана немцу заткнули рот тряпкой.

Георгий шагнул в сторону, как бы желая избавиться от мешавших ему людей. Десятки глаз следили за ним, видя, что происходит нечто важное и неожиданное. Атаман заглянул через плечо Георгия, словно надеясь что-то понять в острых немецких буквах. Прошло несколько томительных минут. Наконец Георгий сжал в кулаке письмо и поднял голову. Глаза его горели.

– Батька Михайла! – сказал он, кладя дрожащую руку на плечо атамана. – Я дал клятву этому человеку. – Он указал на Шлейнца. – Я дал клятву, что сделаю все для спасения его… Я отрекаюсь от клятвы, ибо человек этот подлый враг.

И так велико было испытываемое им волнение, что Георгий, сделав шаг, почувствовал, как ноги подкашиваются. Обессиленный, он опустился на траву.

Судьба Алоиза Шлейнца была решена скоро и справедливо.

– Эй, дьяк! – шутил лисьемордый, когда немца вели на казнь. – Благослови на прощание!

Молчаливый и мрачный дьяк только плюнул вслед.

– А ты не плюй! – не унимался шутник. – Пану кланяться надо, даже когда его на виселицу ведут. Чтобы, сорвавшись, не имел причины мстить.

– У нас не сорвется! – убежденно ответил дьяк.

Это были последние слова, которые слышал Шлейнц. Его повесили далеко за оврагом, на виду у проезжей дороги.

Георгий, хотя и отказался присутствовать на казни, но не испытывал ни раскаяния, ни жалости; он теперь уже не был тем миролюбивым, наивным юношей, который десять лет назад готов был спрятать от повстанцев католического монаха и выпрашивал ему помилование. За годы скитаний он повидал немало человеческих страданий и теперь по-иному относился к борьбе простых людей за свою жизнь. Да и предательство Шлейнца было очевидно. В письме к Рейхенбергу, которое Георгий читал с таким волнением, говорилось:

«…Пока еще не будет поздно и я, слуга и брат ваш, еще не расстанусь с жизнью… Слезы отчаяния падают на сей лист при вспоминании о наших трудах, принесших столь печальные плоды.

Когда было получено ваше письмо с заверением, что Глинскому будет возвращено прежнее положение при королевском дворе, мне удалось убедить князя не терять более времени и бежать в тот же день. Уговорам моим помогло взаимное недоверие между Глинским и московским государем, которое ваше великолепие с таким искусством углубляли. Василий посадил воеводой в Смоленске боярина Шуйского, недоброжелателя и соперника князя Михайла. Это решило все.