Георгий Скорина

Он подошел поближе к Георгию и сказал шепотом:

– Боюсь, доктор Франциск, что и вас ждет недобрая участь. Герцог расточает вам ласки, но не верьте ему. О, я хорошо знаю этого коварного властителя. Ему нужно от вас что-то. Добившись своего, он заговорит с вами другим языком.

Скорина покачал головой:

– Многие пробовали сделать меня рабом либо исполнителем злых помыслов. Никому еще не удавалось это, не удастся и герцогу Альбрехту.

Но Скорина, однако, понимал, что опасения Товия не лишены оснований. Он почти не сомневался в том, что герцог пригласил его не для руководства немецкой печатней. Для этого нашлись бы в Германии более подходящие люди. По-видимому, истинные намерения Альбрехта были другими.

Наступил день, когда наконец все стало ясным.

Посетив однажды печатню, герцог, всячески расхваливая Скорину, вручил ему кошелек, туго набитый золотыми талерами. Потом, отозвав его в сторону, сказал:

– Доктор Франциск! Желая способствовать просвещению не только моих подданных, но и соседних народов, я намерен печатать книги на языках польском и русском. Вы провели долгие годы в трудах на этом поприще и, стало быть, будете мне незаменимым помощником.

Вот оно то, чего все время опасался Скорина! Еще лет десять назад он ответил бы герцогу гордым и решительным отказом. Опыт, приобретенный с годами, научил его осторожности.

– Вашей светлости, должно быть, угодно издавать лютеранские книги?.. Я же… православный, – сказал он.

– Не беда! – возразил герцог. – Я не уговариваю вас отступиться от своей веры. Ведь вы печатаете здесь лютеранские книги на немецком языке, не видя в том греха.

У Георгия не могло быть сомнений в том решении, которое он должен принять. Никакие богатства и награды не могли заставить его содействовать тому, что считал он опасным и вредным для своего народа. Нужно было во что бы то ни стало покинуть Пруссию, и как можно скорей. Но как это сделать, чтобы не разгневать Альбрехта, который мог круто расправиться с непокорным? Приходилось прибегнуть к хитрости.

На другой день Георгий явился к герцогу и заявил о своем согласии. Альбрехт был в восторге. Он предложил Скорине еще денег.

– Благодарю вашу светлость, – сказал Георгий, – я уже получил вознаграждение и вполне удовлетворен. Но чтобы осуществить ваше намерение, необходимы славянские шрифты, коих здесь нет. Предлагаю вам, государь, воспользоваться теми, что имеются в моей виленской друкарне.

– Отлично, – сказал герцог. – Я заплачу за них, сколько вы назначите.

– Не сомневаюсь, ваша светлость. В таком случае мне надлежит отправиться за ними в Вильну.

– Гм… – молвил герцог. – Не лучше ли послать одного из моих слуг с вашим письмом?

– Никто, кроме меня, не сможет отобрать то, что необходимо. К тому же, государь, приехав в Вильну, я смогу закончить тяжбу о наследстве, которая вот уже сколько времени причиняет мне беспокойство, а также увезти с собой супругу, ожидающую рождения ребенка.

– Так вы предполагаете привезти в Кенигсберг вашу жену? – спросил герцог обрадованно. – Что же, мы рады принять ее к нашему двору. Я выдам вам пропускной лист и напишу письмо к воеводе виленскому. Однако… упаси вас бог обмануть меня. Со своими врагами я свожу счеты сполна.

Вечером, оставшись в типографии наедине с Товием, Георгий рассказал ему все.

– О, господин Франциск! – сказал старик, и голос его дрогнул. – Так вы уезжаете, чтобы никогда больше не вернуться сюда… Я знал, что этим кончится. Знал, что снова наступит для Товия непроглядная ночь.

– Товий, – сказал Скорина, – хотите вы ехать со мной в Вильну? Не могу обещать вам ни богатства, ни почестей, но ручаюсь, что вы сможете свободно трудиться не ради прихоти владык, но для пользы простых людей. Здесь вы узник и раб, там вы будете человеком и творцом.

Старик был потрясен.

– Повторите… повторите, пан доктор! – залепетал он. – Я знаю, что вы шутите…

– Я не шучу, Товий! – ответил Георгий.

* * *

Два оседланных и навьюченных дорожными сумами коня стояли во дворе друкарни. На рассвете Георгий должен был отправиться в путь. Ночью, когда мастера разошлись, Георгий тщательно запер двери и ставни и принялся переодевать своего спутника. Сбросив лапсердак и ермолку, Товий надел потертый польский кунтуш, сапоги со шпорами и войлочный капелюш. Свою длинную бороду и седые пейсы Товий тщательно спрятал.

Ранней зарей два всадника остановились у сторожевой будки восточных ворот Кенигсберга. Георгий показал караульному начальнику герцогский пропуск, и тот почтительно поклонился, пожелав доктору Франциску счастливой дороги.

Следом за Скориной ехал его слуга. И конечно, ни караульные, да и никто другой не могли узнать старика Товия в этом человеке, похожем не то на промотавшегося шляхтича, не то на странствующего цирюльника.

Путешествие было долгим. Старик утомлялся от верховой езды, и Георгий, жалея его, вынужден был часто останавливаться на отдых. Опасаясь герцогской погони, путники, как правило, ехали проселками, а для ночлега выбирали самые глухие селения или сторожки, затерянные в лесных чащах.