Гербарий из преступлений

– А я, тетка Василиса, удивляюсь: сколько в моей памяти осталось! Раньше вспоминал только отца, маму, Дениса… Но стоило сюда попасть, припомнил много чего хорошего. Кстати, где Даша и как она живет?

– Неплохо живет, – испортилось настроение у Василисы. – Как сыр в масле. А муж ейный знаешь кто? Фрол Пахомыч Самойлов. Мамаша твоя замуж за него вышла. Теперь вот Дашка его жена… Большой человек стал, не подступись к нему.

– Расскажите, тетка Василиса, о них, мне все хочется знать и увидеться с ними.

– Да погоди, вот сядем, выпьем, а там как пойдет.

Когда прикончили первую бутылку водки, Василису развезло, но говорила она охотно. В основном она и говорила, а Никита курил да слушал.

– Ты к ним не ходи, не надо, – заявила Василиса, подразумевая Фрола и Дарью.

– Это почему ж?

– А потому! Может, рожи сделают любезные, а в душе не обрадуются.

– Да что ж я им такого сделал, чтобы не обрадовались?

– Не ты им, а они тебе. Фрол папаше твоему, полковнику Огареву, другом был, а сам его… Каково ему будет тебя видеть, а?

– Ну-ка, ну-ка… рассказывай, тетка Василиса. Я ведь ничего не знаю, ребенком тогда был. Что там случилось? Отца арестовали, это я помню, потом расстреляли…

– Вот-вот, ты не знаешь. Папашу твоего Георгия Денисовича Фрол и расстрелял. Самолично. Мне доподлинно известно… Друг расстрелял друга, а потом на мамаше твоей, его вдове, женился. Как тебе, а? Я когда у вас прибиралась, видела, как он смотрел на нее – так бы и проглотил. Все подстроил Фрол, чтоб твою мамашу себе забрать. А ей отписали про его дела. Сейчас… записочку ту храню, как знала, что пригодится. Мне ее Дашка отдала…

Василиса принесла картонную коробку с документами, перерыла всю, отыскала потрепанную записку и протянула Никите. Он прочел ее несколько раз, после спросил:

– А этот Штепа жив?

– Не-а. Убили парикмахера Штепу. Когда мамашу твою похоронили, тогда же и Штепу задушили, а сначала избили страшно. Почему – не догадываешься? Чтоб не болтал почем зря. Но Елена Егоровна ходила к нему, знаю точно, сама видела. Он должен был, как я поняла, доказательства ей представить, что Фрол расстрелял полковника Огарева. Ну, а получив доказательства, отравилась она. Слухи тогда ходили, будто Фрол отравил ее, но этого я точно не знаю, да и не верю.

– Не понимаю, почему она замуж за Фрола вышла?

– А куда ж ей, бедной, деваться было? Вас выселили, на квартиру жен врагов народа не брали, а тут Фрол Пахомыч благородством щегольнул, мол, я вас не брошу, идемте ко мне жить. А как полковника на тот свет спровадил, ультиматум ей: выходи за меня. Партийному-то нельзя было держать у себя женщину, аморалку пришили б. Она ж думала, он из добрых чувств… А Фрол, говорили, и донос на папашу твоего написал. Тогда многие писали, чтоб самим вверх подняться. Все из-за мамаши твоей.

– Выходит, любил он ее?

– Ну, так выходит, – нехотя согласилась Василиса. – Только она, когда получила записку и к Штепе сходила, сразу же отравилась. Не пережила обмана.

– А кто еще подтвердит твои слова?

– Да никто. Ты не веришь мне?! Да с чего бы я врала тебе? Какая мне выгода от этого? Погоди… есть один товарищ… с Фролом служил в НКВД. Нынче пенсию по инвалидности получает, без обеих ног остался в войну. Они ж, калеки никому не нужны, а заслуги быстро забываются. Сальников фамилия его. С ним меня Коптев познакомил давно-давно, этот Коптев тоже служил с папашей твоим и Фролом, а потом бесследно исчез до войны еще. Я с Сальниковым одно время любовь крутила. Да-да, мужики баб и с такой, как у меня, рожей любят. Коль желание есть, могу встречу устроить тебе, он за городом живет.

– Устрой. Могилы отца с матерью сохранились?

– Где папаша твой захоронен, я не знаю. А на мамашину отведу.

– Поехали сейчас.

На такси приехали к кладбищу. Василиса прекрасно знала, куда идти, поэтому долго не плутали и вскоре остановились у железной ограды. На памятнике было высечено: Самойлова-Огарева Елена Егоровна и годы жизни. Никита положил букет роз на плиту, стоял, пытаясь уловить образ матери. Но, кроме темных волос, стриженных по тогдашней моде, хрупкой фигуры да тонких пальцев, ничего не вспомнилось. У него не сохранилось ни фотографий, ни вещей, принадлежавших матери и отцу, которые становятся реликвиями и передаются из поколения в поколение, – у него ничего не осталось. Разве что обостренное чувство несправедливости засело внутри и пронизывало болью до мозга. Василиса открыла бутылку водки, налила в стаканчики:

– Помянем ее? Да и папашу твоего. Зазря погибли.

Они выпили. Вдруг Василиса засуетилась:

– Фрол идет! Он приходит к могиле, памятник поставил. Видать, совесть грызет. Я отойду, а? Они с Дашкой не знают, что я в городе.

Она заметалась, отбежала подальше и присела за чьим-то памятником, выглядывала оттуда, как шпионка. Никита тоже отошел, встал у могилы рядом.

Фрол Самойлов удивленно уставился на букет, огляделся. Мужчина рядом стоял с опущенной головой, Фрол не стал тревожить его скорбь, положил на плиту две гвоздики.

– Простите, огонька у вас не найдется? – обратились к нему.