Герберт Уэллс

Разумеется, Уэллс пожелал познакомиться с «мозговым трестом». Но ему пришлось разочароваться. Ученые никуда строем не шли и совершать мировую революцию не собирались, а тихо сидели по своим университетам и работали. В Штатах Уэллс провел три недели: две в Нью-Йорке и одну в Вашингтоне. В своих путевых заметках, опубликованных в «Кольерс», он отмечал, что оппозиция Рузвельту сильна, но в общем тон его статей был оптимистичен — ученые занимались полезным делом, власть к ним прислушивалась, страна двигалась в верном направлении. Рузвельт годился на роль строителя нового мира, дело было за малым — объединить его со Сталиным. Но тут Эйч Джи наткнулся на каменную стену: для президента Сталин и Гитлер были одного поля ягоды. Более того, Рузвельт не выражал намерения переделывать мир — ему и со своей страной было достаточно хлопот. И все же Уэллс не терял надежды. Если Рузвельт не идет к Сталину, то… Немедленно ехать в Москву!

Глава четвертая ВОСТОК — ДЕЛО ТОНКОЕ

Ничего хорошего к 1934 году Уэллс о Советской стране не думал. В очередном издании «Схемы истории», вышедшем в 1931-м, он писал: «большевики продемонстрировали свою полную несостоятельность создать реально работающую коммунистическую систему», «высокомерие марксистских доктринеров порождало у них презрение к любому знанию, которого у них не было», «при новом правлении традиции прежней вездесущей и тиранической царской полиции сохранились практически в неизменном виде». Он не считал, что в СССР строится социализм: «Перед нами экспериментальный тип государственного капитализма, приобретающий черты научного метода, сомнительный отпрыск старого строя, вызванный необходимостью». Он также отметил, что случилось то, чего боялся Горький, — Советский Союз переориентировался на Восток: «И кажется, что под влиянием его примера исламский мир начал возобновлять свое давно сдерживавшееся развитие. Все больше и больше отношение большевиков к атлантическим цивилизациям, господствовавшим в мире в течение последних двух с половиной столетий, усваивалось исламом. И ислам, и большевизм становятся непреклонными и навязчивыми».

Самым дурным в СССР, по его мнению, был национализм. «Молодежь учили тщеславному патриотизму и ненависти ко всему иностранному; это ничем не отличалось от грубого национализма в таких странах, как Франция, Германия, Италия или Шотландия», — писал он в «Облике грядущего». «Самым плохим результатом советской системы было растущее отчуждение от творческой мысли Запада». (В причинах того, что советские стали националистами, Эйч Джи разбираться не пытался, ограничившись глубокомысленным замечанием: «До установления советского режима в России не было никакого национального самосознания, там были только Достоевский и царь».)

Отряхнув со своих ног прах Достоевского, Россия в 1928 году приняла первый пятилетний план. Это событие вызвало у Эйч Джи восторг. Британия была обязана в этом брать с России пример, о чем он заявил, выступая на Би-би-си. В «Труде, богатстве и счастье человечества» он назвал пятилетку «беспрецедентным прорывом в будущее». Но даже пятилетка в России была националистической. В «Облике грядущего» Уэллс писал о ней: «Литвинов, выступавший от имени этого грандиозного эксперимента в планировании, был слишком озабочен различиями между его страной и Западом. <…> Он не сделал ничего, чтобы применить руководящие принципы коммунизма к мировой ситуации. Потребность в планировании была повсеместно, но он ничего не сказал о пяти- или десятилетнем плане для всего мира. Он даже не упоминал о неизбежности победы социализма в мире. Очевидно, мир для него не существовал, так же как для любого капиталистического политика-патриота».

К тому времени, когда писался «Облик», у Эйч Джи накопились и другие претензии: «Со времени первого пятилетнего плана, несмотря на большую движущую силу восторженной преданности, Россия развивалась неуклюже, тяжело и претенциозно — диктатура политиков, пропаганда вместо реальных дел, отталкивание западных союзников, уничтожение лучших умов. Когда ее планы из-за ошибок срывались, она сажала в тюрьму или расстреливала инженеров». Кейнс в 1928 году снова побывал в СССР и пришел к выводу, что его надежды были тщетны. Система жесткого всеобъемлющего планирования и административного регулирования в экономике, по его мнению, была неэффективной, а политическая обстановка — чудовищной[96]. Уэллс в «Труде, богатстве и счастье» упоминал о выводах Кейнса, соглашался с тем, что регулирование советской экономики чрезмерно жестко. И все же страна, где есть План, не может быть совсем уж безнадежной.