Герберт Уэллс

Я не хотел, чтобы Мура приходила ко мне, и предложил встретиться в сербском ресторане на Грик-стрит. От ее вчерашней болезни не осталось и следа. «Не вернуться ли нам на Чилтерн-корт?» — радостно спросила она, когда мы отобедали. Таким образом, и на этот раз мой ультиматум остался без ответа, а ключ не был возвращен. Мура, видимо, и не собиралась с ним расставаться. Когда вскоре я задался целью найти себе дом на Ганновер-террас, неподалеку от Риджентс-парка, и стал раздумывать, каково оно будет, мое новое жилище в таком приятном районе, то, конечно, спросил: «Мура, отвести этаж тебе, Тане и Полу? У тебя будет собственная гостиная и собственный колокольчик».

— Разве мы уже не обсуждали это, милый? — уклончиво ответила она.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда держись своего восемьдесят восьмого. Скоро там всё снесут и построят доходный дом, и вы, русские, кинетесь врассыпную, словно уховертки из-под камня. А потом по своему обыкновению опять где-нибудь соберетесь. Но учти, ключа от Ганновер-террас у тебя не будет…

В конце мая 1936 года Мура стала испытывать странное недомогание. Она то принималась рыдать, что никогда не было ей свойственно, то ее вдруг охватывало острое желание бросить все и уехать во Францию. На нее явно надвинулась тень какой-то непонятной, но серьезной жизненной перемены. И тут газеты сообщили, что в Москве смертельно болен Горький. Через несколько дней я получил от Муры, телеграмму из России. Она ухаживала за Горьким и оставалась с ним до конца; что-то делала с его бумагами. Вероятно, там были документы, которым не следовало попадать в руки ОГПУ, и Мура, конечно, спрятала их в надежном месте. После первой телеграммы она почти три недели не давала о себе знать, и я решил, что Россия, наконец, окончательно ее поглотила. Но однажды около часу ночи она позвонила…»

Pax Mundi

1

В 1935 году Уэллс оставил Истон-Глиб.

Его новый адрес теперь — дом 13, Ганновер-террас.

Собственно, это не дом, это отдельный подъезд в длинном двухэтажном здании.

Номер подъезда Уэллс сам вывел на дверях фосфоресцирующей краской. «Здесь хочу дожить». Сказано было мимоходом, но так и получилось. С Ганновер-террас он уезжал на континент, отсюда отправился в очередной раз в Америку. В Вашингтоне, в ноябре, встречался с Рузвельтом; в Лос-Анджелесе пять недель прожил в доме Чарли Чаплина. «У него был усталый вид, — рассказывал Чаплин. — Ему следовало отдохнуть. Я спросил: Герберт, что вы теперь собираетесь делать? Он ответил: писать новую книгу. Но, Боже милостивый, воскликнул я, неужели вам не хочется заняться чем-то другим? Он ответил: а чем еще можно заниматься?»

Актеры, сценаристы, продюсеры. Уэллс познакомился с Полет Годар, с Эльзой Ланкастер, с Бэзилом Рэтбоуном, Чарлзом Лаутоном. Многое в Америке казалось ему перспективным, внушающим надежду, но самих американцев он считал дураками: вот был у них шанс переделать мир, а они этот шанс упустили.

«Вы, похоже, разочаровались в социализме?» — спросил Чаплин.

Уэллс удрученно кивнул: «Почему-то всякий социализм, с которым я до сих пор встречался, приводит к диктатуре».

2