Герберт Уэллс

Но, получив такую удивительную возможность, он хочет теперь проследить за всеми изменениями более тщательно, и, несмотря на уговоры друзей, пускается в новое путешествие. И вот его нет и нет. И дождемся ли мы его, кто знает. «Может он унесся в прошлое и попал к кровожадным дикарям палеолита, или в пучину мелового моря, или же к чудовищным ящерам и огромным земноводным юрской эпохи? Может, и сейчас он бродит в одиночестве по какому-нибудь кишащему плезиозаврами оолитовому рифу или по пустынным берегам соленых морей триасового периода? Или, может, он отправился в Будущее, в эпоху расцвета человеческой расы, в один из тех менее отдаленных веков, когда люди оставались еще людьми, но уже разрешили все сложнейшие вопросы и все общественные проблемы, доставшиеся им в наследство от нашего времени?»

5

«И я храню в утешение два странных белых цветка, засохших и блеклых, с хрупкими лепестками, как свидетельство того, что даже в то время, когда исчезают сила и ум человека, благодарность и нежность продолжают жить в сердцах».

Нежданный гость

1

Нежность и разочарование живут и в следующей повести Уэллса того же года — «Чудесное посещение» (The Wonderful Visit). Пожалуй, это одна из первых попыток Уэллса всерьез разобраться с собственным прошлым. За жителями местечка Сиддертон угадываются жители всей провинциальной Англии, в том числе Бромли, и всех других подобных местечек. Сиддертон — это глушь, это болото, это заброшенные чахлые пространства. Но однажды и над болотом может подняться загадочное сияние. Разгадывает его причину скромный викарий местного прихода. По берегу большого пруда, мимо заводи, полной бурых листьев, там, где берет начало река Сиддер, он забрел в густые заросли папоротника-орляка. (Через какое-то время в таких зарослях Уэллс, забыв о Джейн, будет заниматься любовью со своей приятельницей Вайолет Хант, правда, несколько севернее — между Эриджем и Френтом, если быть совсем точным.) И вот там под старыми буками прямо на взлете викарий первым выстрелом сбивает необыкновенную многоцветную птицу. И не птицу, а юношу с необычайно красивым лицом. И не юношу, а самого настоящего ангела (по имени Ангел, конечно), одетого в шафрановую ризу и с радужными крыльями, по перьям которых играли нежные вспышки пурпурного и багряного, золотистозеленого и ярко-голубого цвета. «Боже! — сказал Викарий. — У меня и в мыслях такого не было!» А Ангел в отчаянии сжал виски ладонями: «Ты — человек! — Он, видимо, был наслышан о людях. — Черная одежда и ни одного перышка! Значит, я в самом деле попал в Край Сновидений?»

Викарий поражен не меньше. «Почему вы удивляетесь? Разве вы не видели людей?»

Ангел отвечает: «До этого дня ни одного. Если не считать там всяких разных картинок». И жалуется: «У меня рана болит. Хорошо бы поскорей проснуться».

Но он в реальном мире. И общее мнение о случившемся точнее всех выразила некая миссис Мендхем: «Вот что получается, когда в приходе неженатый викарий».

Собственно, свет ангельский понадобился Уэллсу лишь для того, чтобы яснее разглядеть лица своих сограждан. Они, кстати, не слишком склонны верить собственным глазам. Ангел? Да ну! Крылья и соответствующее строение тела? Да ну! Всего лишь искривление позвоночника, раздвоение клювообразного отростка лопатки, изменение кожного покрова. «Явное уродство», — качает головой доктор Крумп. А некий возчик из Апмортона знающе замечает: «Не иначе как иностранец! Сразу видно, что дурак, черт его возьми». И только одинокий Бродяга, появляющийся в романе, чувствует в Ангеле ангела, и наивно пытается объяснить ему, в какой мир он попал.

«— Эта деревня Сиддермортон, наверное?

— Да, — сказал Ангел, — ее так называют.

— Знаю, знаю, миленькая деревушка. — Он потянулся. — Дома… Всякое съестное…

— Во всем этом есть своя причудливая красота, — согласился Ангел.

— Есть, конечно. Еще бы! Я бы в дым разгромил это проклятое место!

— Но почему?

— Я здесь родился.

— И что из этого следует?

— Вы когда-нибудь слышали о напичканных лягушках?

— О напичканных лягушках? — удивился Ангел. И ответил: — Нет!

— Этим вивисекторы занимаются. Возьмут лягушку, вырежут ей мозг, а потом насуют заместо мозга трухи. Это и будет напичканная лягушка. Так вот, здесь в этой деревне полным-полно таких напичканных людей.

Ангел принял все в прямом смысле.

— Неужели это так? — сказал он.

— Так и не иначе, поверьте моему слову. Тут, как есть, каждому вырезали мозги и набили голову гнилыми опилками. Видите вон то местечко за красным забором? Оно зовется «Народное училище». Вот там их и пичкают, — сказал Бродяга, с увлечением развивая свою метафору. — Делается с расчетом. Когда б у них были мозги, у них завелись бы мысли, а завелись бы у них мысли, они бы стали думать сами за себя. А сейчас вы можете пройти всю деревню из конца в конец и не встретите ни одного человека, который умел бы думать сам за себя. Это люди с трухой вместо мозга. Я знаю эту деревню. Я в ней родился, и я бы, верно, по сей день жил тут и работал на тех, кто почище, если б не отбился от выпускания мозгов.